Сон в красном тереме. Т. 3. Гл. LXXXI – СХХ.

Все повествование о семье Цзя, особенно его первые восемьдесят глав, глубоко поэтично. «Сама жизнь Баоюя и Дайюй, – пишет современный критик Сяо Ма, – являет преисполненную трагизма лирическую поэзию, и надо было обладать кистью подлинного поэта, чтобы отразить неподдельную красоту их жизни»[2]. Уже это обстоятельство определяет, сколь важна в произведении роль частых стихотворных отступлений. Меняется, пестрит многообразием красок пейзаж, описание которого неизменно сопутствует различным событиям в семье, причудам романного сюжета. «Молодые аристократы из сада Роскошных зрелищ, – пишет Сяо Ма, – были и талантливыми поэтами, их души устремлялись в мир поэзии. Стихи раскрывают их чувства, углубляют наше предтавление о человеческой сущности этих людей»[3]. Пейзаж влияет на чувства обитателей Сада, в богатствах его ищут они отклик своим настроениям, стихи героев – богатейшая форма и содержание этого отклика.

В этой связи обращают на себя внимание стихи романсового звучания (цы) Дайюй о похоронах цветов (гл. двадцать седьмая). Девушка собрала опавшие лепестки, похоронила их в земле и обратилась к ним с песней об иллюзорности радужных надежд, о мимолетности цветения, неотвратимости злого рока, увядания. Героиня выразила здесь грустные предчувствия о краткости ее собственной жизни.

Изящные и символичные стихи о цветах также объединены в поэтические циклы. Обитатели сада Роскошных зрелищ на стихотворческих играх-состязаниях по очереди воспевают, скажем, белую осеннюю бегонию, причем каждый раскрывает образ ее по-своему, созвучно волнующим его сокровенным думам. Цао-поэт ставит перед собой и достойно решает яркую художественную задачу: поэтические импровизации героев на заданную тему призваны дополнить их же собственные портреты, наделить персонажи индивидуальной психологией, живыми характерами (у каждого – своя бегония).

Во многих стихотворениях автор обращается к истории, называет имена древних императоров, полководцев, знаменитых поэтов, красавиц, героев и злодеев минувших времен. В чем смысл этих экскурсов в прошлое?

Для поэтов древнего и средневекового Китая прошлое было излюбленным нравственным пособием в назидание себе, своим современникам и людям будущего. «Древнее» представлялось им чем-то вроде учебника жизни, в котором поэт всегда мог найти подтверждение благородной мысли. «Древность для китайского поэта всегда источник благородных дум и устремлений; мысленно общаясь с ушедшими (которые лучше нынешних!), он как бы испытывает духовное просветление… Нет тех людей, и рассыпались камни дворцов, но остается „чистый аромат“; впитывая его своим сердцем, поэт как бы восстанавливает прерванную связь времен. Вообще в строки старых китайских мастеров надо вслушиваться очень внимательно – время неумолчно пульсирует в них, пусть и едва слышимое порой за кажущейся безмятежностью и даже идилличностью стиха»[4].

Стихи Цао Сюэциня – яркое тому подтверждение. В поэтическом цикле «Вспоминаю…» (гл. пятьдесят первая) в первом стихотворении – «Вспоминаю о прошлом Красных стен» – на историческом примере доказывается, что упоение славой одного человека, каким бы он ни считался великим, может оказаться причиной несчастья многих людей. Таким был могущественный гегемон Цао Цао (III в.), потерпевший, однако, позорное поражение от полководца Чжоу Лэна. Поверив ложному предсказанию бури, Цао Цао скрепил суда своего флота единой цепью. Противник, воспользовавшись этим, поджег один из кораблей. В результате сгорел весь флот. Сунский поэт Су Ши, порицая Цао Цао, горестно восклицает по этому поводу в поэме (фу) «Красные стены»: «Был героем он в жизни своей, // А теперь где обитель его?»

Почему Цао Сюэцинь начинает «исторический» стихотворный цикл именно с этого воспоминания? Возможно, автор намекает на зыбкость славы знатного и могущественного дома Нинго: ведь и его после возвышения и расцвета ожидает крах, а обитателей дворцов – несчастья. Отсюда и примечательная фраза: «Сверкали зря на флагах имена, – / / Былая слава превратилась в тлен!»