Сон в летнюю ночь

— Вы про то, что Лукерья Николаевна подле колонны стоит не шелохнувшись, ожидает, что приедет её жених?

— Нет, я о том, что и Бехтеева, и граф Головкин фигурами вылитые миньоны, в смысле, похожи на бегемотиков.

— Ой, Виктория Робертовна, — Мальцев покачал головой, — и язычок у Вас! Хотя, конечно, похожи.

И затем ими было обнаружено, что Левенвольде напоминает страуса, Лопухина — милую белочку, а князь Куракин — настоящий слон, которого недавно они наблюдали на Невском. Виктория Чучухина и Сергей Афанасьевич Мальцев так увлеклись этими забавными зоологической сравнениями, что не обратили внимания, как Анна Леопольдовна подошла к Елизавете Петровне и увела её из зала. Зато Виктория заметила, что Слеповрана на куртаге уже нет, и быстро стала подвигаться в сторону дверей.

— Чем-то Анна Леопольдовна была сегодня озадачена. Не случилось ли чего дурного? — задал вопрос Мальцев, но Виктории было уже не до него.

— Приятного вечера, Сергей Афанасьевич, Вы тут оставайтесь, веселитесь, а я пошла.

— Не ездите, Виктория Робертовна, — тихо попросил Мальцев.

— Что Вы выдумываете! Куда я уезжаю? Просто устала, пойду отдохну, — Вика вышла из зала и почти бегом помчалась по крутой лестнице к себе за шубой, а затем что было сил понеслась к Летнему саду, где ждала её карета Слеповрана.

Было очень холодно, ветрено, намело сугробы такие, что и январе не всегда увидишь. Сильные руки Слеповрана подхватили Викторию, посадили в карету, жадные губы страстно целовали её лицо, шею… И невдомёк было Виктории Чучухиной и Роману Матвеевичу Соболевскому-Слеповрану, что в эти минуты решается судьба Отечества и их судьбы.

Поздним ноябрьским вечером, когда гостям был объявлен менуэт, в кабинете Анны Леопольдовны начался разговор, к которому так долго готовилась Великая княгиня.

— Известно стало: Ваш придворный лейб-хирург Лесток с Вашего одобрения ездит к французскому посланнику маркизу де Шетарди для пороченья власти императора Ивана, — строго начала правительница, — дабы возбудить беспорядки и тем самым отвлечь внимание России от европейской политики.

— Какая бессовестность! — Елизавета повела мраморными плечами. — Сиё гнусные наветы! Я впервые слышу, что Лесток бывает у Шетарди, дабы осуждать власть, данную нам свыше.

— Но про это говорят знающие люди, и я не имею повода им не доверять, — Анна Леопольдовна старалась говорить как можно спокойнее, но руки, нервно теребящие кружево рукава, выдавали волнение. — Надобно будет арестовать Лестока, дабы рассказал, что за разговоры он вел с маркизом. Возможно, Вы мните себе царицей на троне, забывая, что есть законный император!

Цесаревна понимала: надо спасать себя, ведь, если выплывет то, о чём говорили Лесток с Шетарди, мало ей не покажется.

— Господом Богом клянусь, я и не знала, что сношение с маркизом Шетарди может быть опасно, ведь он принят Вашим двором, — пухлые губы Елизаветы Петровны дрожали. — Я никогда бы не посмела принимать маркиза, ежели знала, что Вам это приносит огорчения. Мне не ведомо, кто меня оклеветал, но, поверьте, — не Вам сейчас клянусь, а всемогущему Господу нашему, — ни каким словом, ни тем паче поступком никогда зла не желала Вам и императору Ивану, коему я присягала.

Елизавета Петровна, известная своей набожностью, крестилась, клялась, умоляла не верить досужим сплетням, и Анна Леопольдовна устыдилась своих подозрений. Через десять минут уже правительница просила у цесаревны прощение за напрасные подозрения, уверяя, что и без клятв верит чистоте помыслов Елизаветы.

Цесаревна давно покинула дворец, гости разъехались, а правительница всё корила себя, что неосмотрительно послушала интриганов и унизила честную, добрую и искренне её любящую Елизавету Петровну.

А Елизавета возвращалась с куртага в полном смятении. Одно дело рассуждать, что она, дочь великого Петра, должна восседать на престоле, совсем другое — взойти на этот престол. Но более медлить нельзя. Сегодня этот недоумок Анна Браунщвейг претензии высказала, но ребёнку понятно, что это начало, а что будет завтра? Завтра арестовывать придут…