Сон в начале века

Причем понимание Витино теперь уже было пониманием не сторонним, не внешним. Он уже не смотрел на себя, на свое новое тело со стороны, собираясь решить задачу по вызволению себя из неприятной ситуации. Расстояние между Витей внутренним, существующим в теле молодой и красивой женщины, и Витей внешним сокращалось быстро, пока, на исходе третьей сигареты, не схлопнулось. Это вызвало в Вите настоящий приступ страха, страха, что утеря способности смотреть на себя со стороны навсегда запрет его в женском теле, навсегда сделает его женщиной не только по форме, но и по сути.

Витя ошибался. Поселиться в чье-то тело — еще не значит стать другим. Правда, ощущения от нового тела, однажды начав накапливаться, отделили Витю от его прошлой сущности. Он и внутренне стал другим, но не одномоментно, а как бы собирая свою инаковость по крупицам, блокам, оковалкам. Выстраивая из нее новое здание. В котором предстояло жить.

Он, конечно, не хотел. Но обстоятельства складывались так, что ни предпринять что-либо, ни всерьез подумать о чем-то, могущем вывести его из позорного, страшного плена, Витя не успевал. Несколько дней ушли на то, чтобы выяснить — куда все-таки закинула его злодейка судьба. При учете того, что выходить из дома было строжайше запрещено, что среди других девушек — Витя это прекрасно понимал, — имелось несколько стукачек, сообщавших обо всем подозрительном невидимым, могущественным хозяевам шалмана, существовавшего под вывеской «Массажный салон-Бар Ресторан-Дансинг», узнать и предпринять что-либо было очень и очень трудно.

К тому же Витя, как новенькая и симпатичная, пользовался большим спросом. Желтожопые просто выстраивались в очередь.

А Витя отдувался.

По первому разу это было для него страшной пыткой. Не в смысле болезненности ощущений, а в смысле их ожидания. «Как это в меня засунут такую штуку!?» — в ужасе думал Витя. Потом он думал: «Как это во мне такая здоровенная штука?!» Его мысли роились и взрывались шутихами: грохот, вспышка.

Витю заставляли крутиться и вертеться. Почти как карнавальную шутиху. Он, своим сблизившимся с телесностью сознанием, понимал, что, если он не будет проявлять инициативу или не будет хотя бы показывать свое умение, пусть только намеком, у него будут неприятности: клиенты пожалуются невидимым хозяевам шалмана, те — накажут. И поэтому он крутился и вертелся сам, по собственной инициативе, постепенно входя во вкус. Проявляя чудеса изобретательности, такта, умения. А клиенты от Вити были просто в восторге.

Однако сам входя во вкус, Витя все больше и больше разочаровывался в бывших соратниках по полу. И дело было не в цвете жоп. Разные жопы приходили в шалман, разные жопы танцевали с Витей, угощали его выпивкой, ужином, потом просили массажа, ласк. Или сразу переходили к последним. Среди них встречались белые, черные, серые, светло- и темно-коричневые. Гладкие и шероховатые, в прыщах и со здоровой кожей, волосатые и безволосые. Среди обладателей жоп были добряки, злюки, умницы, идиоты. Но все они были поразительно просты, просты до примитива. Они казались Вите одноклеточными, инфузориями, способными лишь выползти на теплое место, излившись, получить свою дозу удовольствия, отвалиться, заснуть или впасть в полудрему. Их состояние опустошенности, излитости было состоянием отвратительным. Их претензии на сексуальное искусство были только претензиями, ибо они практически никогда не вспоминали о партнерше, пусть купленной за деньги, но все же — живом человеке.

А их попытки поговорить! Залезть в душу! Это было самым отвратительным. Они перли в гору откровенностей, чтобы у самой вершины, достав прибор и горделиво осклабясь, покатиться вниз.

Они были гнусны.

И исследуя их гнусность, живя в ней и в ней купаясь, Витя вдруг понял, что начал забывать свою прошлую жизнь, что становится все более и более женщиной. Ему уже не так хотелось вырваться из шалмана. Он довольствовался телевизором для контакта с внешним миром или разговорами с теми девушками, которые, заслужив доверие хозяев, имели право на выход.

Витя даже стал не отличим от своих товарок. Конечно, у него были индивидуальные внешние черты, но внутренность его, его новый внутренний мир был миром общим с ними. И поэтому выражение его лица, его повадки стали их повадками, их выражением лица.