Сон в ночь Таммуза

Тогда, в тени забора, Таммуз нашептывал мне «дурную молву», а я видел госпожу Лурия на балконе, следящую за парочкой, удаляющейся в сторону улицы Эмек Рефаим – Долины Привидений. Уже тогда возник у меня вопрос: дошла ли и до нее «дурная молва»? Будучи немым свидетелем всех ее перепалок с Габриэлем с тех пор, как он вернулся из Парижа, можно было твердо сделать вывод, что ей ничего неизвестно об этой «дурной молве», ну а сын, естественно, делал все возможное, чтобы молва эта не дошла до ее ушей. Все эти сплетни были все же основаны на неких хитрых расчетах: Орита родила Гору через восемь месяцев после отъезда Габриэля в Париж и через полгода после того, как вышла замуж за доктора Ландау. Когда все это нашептывал мне Таммуз, я и не подумал спросить его, откуда дошли до него эти слухи, и кто столь проворно подсчитал дни и месяцы. Я испытывал какую-то неловкость, ибо не улавливал смысл этих расчетов и не понимал, какие выводы следует из них сделать. Таммуз сразу же заметил смятение в моих глазах, разочаровался, увидев, что я вовсе не потрясен тем, что он рассказал, проявив не ожидаемую им тупость в этих вещах, толкнул меня и сказал:

– Что с тобой? Ты что, ничего не понял? Гора – сын Габриэля Лурия, а не доктора Ландау!

– А она… ну, мама Габриэля… Она это знает?

Таммуз одарил меня сердитым пренебрежительным взглядом, давая понять, что не с кем говорить, что я даже не понял главного, а застрял на каких-то второстепенных, глупых вопросах, вовсе не касающихся того, что он мне сообщил:

– Знает – не знает. Ни Гору, ни отца его, ни мать… Главное, что думает бабка?

Я ведь никогда Гору не видел, ничего не знал о его существовании, поэтому он вообще не входил в картину, вернее, в картины, мелькающие в моем сознании в связи с сообщенной мне «дурной молвой». Да, и отец Горы, и мать, которые, получалось, только что ушли под руку на прогулку, тоже еще не вмещались, в свете «дурной молвы», в эти картины. Поэтому там первыми возникли – бабка и почему-то Габриэла, сестренка Горы, несущаяся на роликовых коньках по улице Пророков под вожделеющим взглядом эфиопского священника. Она-то явно не дочь Габриэля, а доктора Ландау, ибо, как говорится, вынашивалась и родилась в то время, когда Габриэль был во Франции. Почему же дали ей имя Габриэла? Вопрос явно глупый. Ведь вообще не принято называть ребенка по имени живого отца. И все же что-то тут неспроста – Габриэль – Габриэла – что-то таится за этими именами, что-то связанное со старшим братом Горой. Имена связаны друг с другом. Все начинаются на «г», и во всех есть буква «р». Есть ли какая-то связь между личностью девочки и именем, которое дали ей родители? Я знал, что мать ее любит свое имя – Орита, даже гордится им. Чувствует, что есть глубинная связь между ее именем и ее личностью. Некая высшая печать (Орита от слова Ориета, что на арамейском означает – Тора. Прим. пер.). Но вместе с этим я помнил, что библиотекарь – маленький Срулик – ненавидит свое имя. Да и Берл Лаван свое имя не жаловал. Библиотекарь сменил религию, принял католичество, но имя свое оставил. Берл же сменил имя на Эшбаал Аштарот, религию не сменил: она сама отлепилась от него, как пластырь с выздоровевшей раны.

Таммуз был прав, рассердившись на меня за то, что я путаюсь в каких-то боковых переулках вместо того, чтобы бежать по главной улице, сам же перебежал ее и исчез за поворотом, и не подозревая, насколько я отклонился и нырнул в темный лабиринт запутанных и странных вопросов, в которых фигурировал вовсе не Габриэль, а его, Таммуза, отец Берл Лаван и маленький Срулик-библиотекарь, ныне католический священник где-то в Европе. И думал я о том, насколько и до какой степени дух человека может освободить его от заложенной в него наследственности. Может ли она заменить одно тело другим и душу другой душой, как она меняет имя или веру? И что изменилось в Берле после того, как он назвал себя Эш-баалом, или в Срулике, принявшем крещение? И если у меня возникло желание догнать Таммуза и остановить его, то вовсе не по поводу Габриэля, Ориты, доктора Ландау и Горы, а лишь спросить, какие изменения произошли с его отцом после смены имени. Но я не сдвинулся с места, я подумал, что все же что-то изменилось в Берле, в его характере и личности во всяком случае. Во внешнем его поведении. Он бросил работу в глазной клинике, оставил свой дом и поселился в подвале госпожи Лурия, чтобы полностью отдаться сочинению стихов.