Сон великого хана. Последние дни Перми Великой (сборник)

– Неладно учиняет князь-государь Василий Дмитриевич, – толковали среди воинов, тянувшихся вереницами в Коломну, – лучшего из лучших воеводу, князя Володимера, без дела оставляет. Когда еще дойдут до Москвы супостаты, а там за Окой-рекой, быть может, скоро с нехристями встретимся. Там бы и место князю Володимеру Хороброму, а не в Москве!

В глубине души сам Владимир Андреевич был недоволен полученным назначением, но против воли великого князя не пошел и отчасти утешался мыслью, что если монголы дойдут до Москвы, то он покажет пример, как следует сидеть в осаде.

Раз, вечером, князь Владимир Андреевич сидел в своем дворце, на берегу Москвы-реки, и собственноручно писал грамотку великому князю. На Москве было много работы по укреплению города: вокруг Кремля углубляли ров, насыпали новые валы, на стенах устанавливали пушки, стрелявшие живым огнем[11],– и Владимир Андреевич ежедневно отписывал в Коломну о градских делах.

В палату вошел дворянин.

– Чего тебе? – спросил его Владимир Андреевич, отрываясь от писания грамотки.

– Татарин прискакал, княже. Никак, с побоища Тохтамыша с Тимуром.

Владимир Андреевич встрепенулся.

– С побоища Тохтамыша с Тимуром? Гонец Тохтамыша, что ли?

– Кажись, гонец. Только без цидулки всякой. На словах, говорит, передам.

– Ну, так веди его сюда. Скорее!

Дворянин вышел.

Через несколько минут в палату уже входил приземистый, широкий в кости татарин, со смуглым скуластым лицом, быстрыми черными раскосыми глазами, и отвешивал низкие поклоны.

– Откуда ты? С чем приехал? – спросил князь по-татарски, оглядывая вошедшего с ног до головы.

– От Волги-реки, господине, со словом хана великого.

– Отчего ж ты не заехал в Коломну? Ведь там ныне князь московский.

– Не ведал я того, господине, миновал Коломну путями мимоезжими. Да все равно тебе скажу. Ты первый человек после князя московского, тебе и слушать слово ханское.

Владимир Андреевич наклонил голову.

– Говори, я слушаю.

Татарин откашлялся и начал:

– Я – мурза хана Тохтамыша, по имени Карык. Ты не гляди, княже, что я в одеянии бедном, изодранном, грязном. Без отдыха, без остановок скакал я в Москву, на себе платье порвал, лошадей из вольных табунов ловил и на диких жеребцов садился. Не смел ведь я в ваши города да села заезжать: один, без товарищей я был, а одному несдобровать бы было в земле Русской. Недобрую весть я привез. Потерпел хан Тохтамыш урон от Тимура Чагатайского, войска своего лишился… но все же могуч он по-прежнему, не склоняет головы перед Тимуром. От Волги-реки послал он меня к князю московскому с дружеским словом, ибо ярлыка писать было некогда. Так говорит великий хан.

Карык поднял голову, выставил грудь вперед и продолжал громко и торжественно, будто читал по писаному:

– «Привет мой и поклон великому князю московскому Василию, доброму моему брату и другу. Попущением Всевышнего Бога поборол меня Тимур Чагатайский, одолел воинство мое, но я еще потягаюсь с ним. В улусах моих много народа осталось, много батыров можно набрать, а посему надеюсь я снова на Тимура двигнуться. А тебе, друг мой и брат, князь Василий, советую я всю Русскую землю поднять и навстречу Тимуру идти. Уполовинено воинство Тимурово, не ведает он мест здешних и легко погибнуть может со всею ратью. А буде ты, князь Василий, не хочешь со мной вражду иметь, пошли на вспоможение мне пять тем[12] воинов конных, дабы мог я сугубо с батырами своими Тимура разбить и избавить тебя и себя от дерзости мятежного хана чагатайского. И припадет тогда сердце мое к тебе, и будем мы друзьями навеки». Вот что повелел передать великий хан московскому князю Василию, – заключил мурза, переходя в свой обычный тон. – А чтобы вы не сомневались во мне, дал мне великий хан перстень свой с печатью. Зри, княже.

И татарин показал Владимиру Андреевичу драгоценный перстень Тохтамыша с вырезанною на нем печатью хана. В голове Владимира Андреевича мелькнула мысль:

«Хитер Тохтамыш неверный. Пять темь воинов просит! А за что бы, спрашивается, дали мы ему вспоможение? Не за разорение ли им земли Русской? Аль за подлую измену под Москвой, когда он князя Остея и других в ловушку заманил и Москву разграбил? Нет, отложи попечение, поганец! Довольно под твою дудку плясать! Да и не до тебя нам нынче!..»

Однако, предусмотрительный в подобных делах, князь не стал кичиться перед посланцем Тохтамыша тем, что Русь может помочь Золотой Орде, но может и не помочь, а просто сказал:

– Рады мы услужить великому хану Тохтамышу, но не знаю, воины наберутся ли. Получили мы его грамоту дружескую, посланную с князем Ашаргой, а ежечасно тщимся, как бы хану великому угодное сделать. А об этих словах хана я отпишу государю-князю московскому в Коломну. Как он присудит, так и будет.

«Хитрить так хитрить!» – мысленно усмехнулся князь и продолжал:

– Так и скажи хану великому. Князь московский Василий не оставит по слову его высокому сделать. А ежели не можем мы воинов собрать, то не прогневайтесь. На нет и суда нет.