Сон великого хана. Последние дни Перми Великой (сборник)

Рогач справедливо полагал, что на злато-серебро Тамерлан был падок. Действительно, владыка мира любил собирать сокровища, хотя собирал их не ради ненасытной алчности к золоту, а просто ради того, чтобы быть первым в мире не только по могуществу, значению и славе, но и по богатству. Когда новгородец рассказал ему о «премногом достоянии» московского великого князя, других князей, бояр, торговых людей и всей земли Русской, не существовавшем на самом деле, он тогда же решил, что все это будет принадлежать ему, и перед сном приказал передать своим военачальникам, что слово его о выступлении остается неизменным, – и опочил на женской половине с мыслью о приобретении новых земель и сокровищ.

Перед восходом солнца Рогач был приведен к эмиру Курбану, начальствовавшему над передовыми отрядами, который расспросил его о прямом пути на Москву через Рязань, осведомился, сколько рек и болот придется переходить, и, довольный его ответами, приказал одеть его в пестрый халат из тонкой дорогой материи, велел дать ему коня и указал ехать впереди войска в сопровождении сотни отборных наездников, которым втайне было внушено зорко следить за русским, не внушавшим полного доверия.

«Начинается отмщение великое!» – радостно думал Рогач, когда половина рати Тимура бесшумно снялась с места и выступила в поход на Москву, ненавидимую мстительным новгородцем до глубины души.

Остальная часть войска осталась. Выступление для нее назначено было в полдень, когда сядет на коня сам высокий владыка, не выходивший еще из своего шатра, и верные эмиры, князья и воеводы терпеливо ожидали его появления, одевшись в полную походную одежду.

– Сумрачен ликом хан пресветлый, – передали придворные служители, и все, как один человек, притихли, понимая, что при окружающем безмолвии скорее может пройти дурное расположение духа у сагеб-керема.

А время катилось неудержимо. Незаметно приблизился полдень, а хан Тимур не думал выходить из шатра. Это было всего непонятнее. Всегда он аккуратно делал то, что назначал, а теперь – медлит почему-то… И вдруг странная новость была сообщена вельможам князем Бартомом, наведывавшимся в ханский шатер.

– Изволил опочить хан пресветлый, – передал начальник телохранителей. – На подушках с утра он возлежал, великим своим думам предавался, а сейчас задремал и уснул. Не нарушьте покой его!

– Но как же поход на Русь? – нерешительно заговорили военачальники, не ожидавшие такого оборота дела. – Передовая рать уже выступила, вперед идет… нам было указано в полдень сниматься… а пресветлый хан опочить изволил. Что же нам делать теперь?

– Ждать, – невозмутимо ответил Бартом, ставивший выше всего спокойствие своего государя, и вельможам ничего не оставалось, как последовать этому мудрому совету.

И они стали ждать…

Гробовая тишина царила в великолепном шатре сагеб-керема, погруженного в необыкновенный сон. Никогда не засыпал он днем, следуя правилу, что день сотворен для дела, а не для сна, но тут какая-то странная непобедимая дремота овладела им, и он, незаметно для самого себя, заснул, склонив на подушки свою голову… Это было 26 августа 1395 года.

Крепко спит великий хан. Ровное дыхание его отчетливо раздается в шатре, окруженном преданною стражей. Ковры, повешенные с южной стороны, не позволяют лучам солнца падать на лицо владыки мира, любившего почивать в прохладе, и, в силу последнего соображения, князь Бартом распорядился, чтобы двое прекрасных невольниц опахивали его большими веерами, имевшими ручки из слоновой кости.

«Не уйдет от меня Русь… разгромлю я ее! – думал Тимур, засыпая. – Всеми богатствами овладею… Надо в поход выступать… Надо на коня садиться. Что же эмиры, воеводы мои?..»

Мысль великого хана оборвалась. Сон смежил его веки. Голова плавно опустилась на подушки, и он погрузился в то состояние, в котором человек отрешается от действительной жизни и забывает, где он и что с ним.

Легкое всхрапывание хана проносится по шатру. Лицо его остается, даже и во сне, сосредоточенным и горделиво-важным. Правая рука закинута за голову, левая лежит на груди. Губы плотно сжаты; из носа вылетает свист…

«Опочил повелитель наш», – думают прекрасные невольницы и осторожно помахивают веерами, освежая лицо великого хана…

Спавший беспокойно зашевелился. Дрожь пробежала у него по телу. Пальцы на руках сжались в кулак… Хриплый звук вырвался у него из груди.

– Как смели?.. Дерзкие!.. – невнятно пробормотал он, не просыпаясь. – Эй, стража!.. Бартом!..

– Он Бартома зовет, – шепнула одна невольница другой, наклоняясь к уху товарки. – Сказать или нет ему?

– Не проснулся еще хан пресветлый, – возразила другая, отрицательно мотнув головою. – Во сне он произнес имя Бартома… Как бы не попасть нам в беду…

– Так, значит, не звать Бартома?

– Не смеем мы позвать его. Не наяву, а во сне вымолвил повелитель наш имя начальника телохранителей. Лучше пробуждения его ждать…