Сон великого хана. Последние дни Перми Великой

— Плохи наши дела, отец Максим! — отозвался Микал, пасмурно поглядев на монаха. — Приходится поневоле горевать... Не сегодня-завтра Москва на нас насядет...

— Да ведь Москва православная страна, не так ли?

— Православная.

— И свет Христов от Москвы сюда пришёл, так?

— Стало быть, от Москвы... ежели уж так ты толкуешь...

— Не я толкую, князь высокий, а дело за себя говорит, — мягко возразил игумен. — А коли уж Москва православная страна, а пермяне православные же люди, стало быть, нет нужды тебе тосковать-горевать о чём не следует... И с новгородцами хороводиться не надо тебе...

— Не пойму я тебя, отец Максим. Отчего ж не хороводиться мне с новгородцами? И разве радостно мне будет, если Москва над нами власть заберёт?

Игумен тряхнул космами своих седых волос и сказал:

— Вестимо, не радостно тебе, князь, чего говорить! Но ежели Москва придёт в места здешние, невмоготу будет бороться с ней... И новгородцы не помогут тебе... Да и зачем тебе Москве супротивничать? Москвитяне ведь православные люди, пермяне православные тож... Не лучше ли миром дело кончить? Потому как нельзя против рожна переть... не по силам твоим, князь высокий...

— А ты уж сочел наши силы! — вспыхнул Микал, раздражённый словами игумена. — Да, может, ошибаешься ты... Никогда мы Москве не поддадимся! Пускай она силой нас возьмёт, а силою брать нас трудненько ведь?..

— А как же Христово учение?.. Москвитяне ведь братья наши во Христе, ибо вера единая у нас...

— Вера к Москве нас не привязывает! Не хотим мы знать Ивана Московского!.. А тебе стыдно такие слова говорить, на сдачу Москве нас склонять!.. Не по сердцу нам владычество московское! Не надоела ещё нам волюшка вольная!..

Игумен сидел как убитый, испуганно поглядывая на Микала, рассердившегося на него за совет покончить миром дело с Москвою. Поодаль от него стоял Ладмер, сочувственно кивая головой племяннику, громившему чердынского чернеца. Князя Мате и Арбузьева уже не было в Покче: первый из них уехал в Изкар, а второй отправился в Малый Новгород, куда за ним последовали почти все его сотоварищи. Таким образом, Ладмер являлся единственным свидетелем разговора Микала с отцом Максимом, настроившим против себя покчинского князя.

— Виноват, князь высокий! — наконец промолвил игумен, поднимаясь с места и отвешивая поклон Микалу. — Неладно я слово сказал... Не хотел я к миру тебя склонять, ежели твоей воли на то не было. Только ведь вера у нас одна с москвитянами...

— Оттого-то они и пошли на нас, что одной мы веры с ними! — вставил Ладмер, искоса поглядев на игумена. — У москвитян ведь совести мало, почти нет совсем... Окрестили они нас в свою веру, попов да монахов к нам послали, а теперь сами идут нас покорять под руку Ивана Московского, как души наши Богу христианскому покорили...

— За обиду купцов своих вступились они... — начал было отец Максим, но Ладмер не дал ему говорить и продолжал злорадствующим голосом:

— Москвитяне — лукавые люди! Сперва они попов да монахов посылают, а потом войско за попами да монахами приходит якобы по причине какой, а по правде сказать, того ради, чтобы новокрещёных под Москву забирать, ибо кто крестился от попов московских, тот должен Москве поддаваться...

— Ложь это, напраслину говоришь ты, князь... — забормотал опять игумен, набравшись смелости, но тут его перебил сам Микал, крикнувший:

— Правду, правду дядя сказал! Вся беда от новой веры идёт!.. Предала нас вера христианская в руки московские!..

И забыл тут владетель Перми Великой, что недавно ещё умилялся он подвигу отца Ивана и убеждённо думал о том, что христианский Бог избавил Покчу от разорения вогулами, несомненно взявшими бы городок, если бы не геройство местного священника. Впечатление чудесного дела попа как ветром выдуло из его головы, вместо того ему часто приходило на ум ехидное словцо Арбузьева, что попов да монахов в Пермь Великую епископ зырянский поставляет, который за Москву горой стоит... ну, и попы с монахами также... Следовательно, духовные лица являлись людьми неблагонадёжными, это он знал теперь достоверно... И старый Ладмер, всегда неладивший с игуменом, мог теперь торжествовать победу над последним, достигнутую с такою лёгкостью... А Микал продолжал кричать резким угрожающим голосом:

— Не хочу я мириться с Москвой! Не поклонюсь я Ивану Московскому!.. Напрасно ты, монах, смущаешь меня! Не боюсь я воинства московского!.. А вера христианская губит нас... повергает нас в несчастия великие!.. Не хуже мы жили в старой вере...

— Прости меня, князь высокий! — взмолился отец Максим, не обладавший твёрдостью души покойного попа Ивана, чтобы смело поднять голос в защиту православной веры. — Не хотел я смущать тебя... Не подобает мне ближних смущать...