Сон веселого солдата (СИ)

Стоим, смотрим друг другу в глаза, он с двумя вёдрами в руках, я с двумя костылями. Упёрлись взглядами в пустом коридоре и ждём, кто первый уступит, - шумно выдохнув, продолжал дрожащим голосом: - Ну, постояли мы немного, он ударил ногой по костылю. Да сволочь тыловая, подсёк, где нет ноги. Рухнул я на скользком полу, а он геройски переступил через меня и ушёл".

В восьмиместной палате, где большинство знали друг друга ещё с Кабульского госпиталя, повисла недобрая тишина. Все напряглось, натянулось струной - расшатанные нервы и израненные тела.

Сжалось нутро от обиды за братское сердце. Все понимали горькую правду, что мы другие теперь.

"Но пока в силах - своих отстоять!..".

Затишье перед бурей быстро прошло. Кровати зло заскрипели, голоса от ненависти и нетерпения теперь задрожали у всех.

"Где эта крыса, как выглядит? Сюда его", - лился гнев со всех сторон.

Первым на поиски подорвался весельчак Лёха. С ранением в глаз, он был самый шустрый и неугомонный из нас.

Обидчик с вёдрами попался в том же пустом коридоре.

Без лишних вступительных слов получил в ухо ногой. Вёдра со звоном покатились и остались валятся на чистом полу.

Дверь в палату с грохотом распахнулась, и в проёме меж коек растянулся обидчик.

"Он?", - прохрипел Алексей.

"Да", - совершенно другим голосом произнёс Михаил.

Я лежал в углу на своей кровати и перебирал струны гитары. Но за глухими ударами, охами и сдержанными матами совершенно не слышал мелодии.

Воспитательный процесс длился недолго. Получив напоследок пинка для рывка, бедолага в полёте распахнул дверь и вновь растянулся, но уже в коридоре.

Спустя несколько дней попал ещё один под раздачу.

Этот косил под больного и имел два побега из армии. Служил курьером, большую часть времени пребывал вне казармы, и всё равно ему было плохо.

Процесс повторился вновь.

"Дизелёк" залетел, прошёл ускоренный курс военно-политической подготовки и вылетел за дверь.

Проще сказать, афганская восьмиместка бузила.

"Дедовщина? Да... Плохо? Очень... Скажите, пожалуйста, где её нет? С детсадовского возраста старшие притесняют младших. Подростки довольно часто выясняют отношения через кулачные бои. В повседневной жизни психологически сильный зачастую подавляет более слабого".

Заведующий отделением, полковник, добрейший души человек, прежде чем войти к нам, принимал успокоительное.

По-отцовски тяжко видеть искалеченные судьбы детей, но порядок и дисциплину никто не отменял.

В один из дней меня позвали в процедурный кабинет, к внутреннему телефону. Сердце сжалось и, сорвавшись с места, забилось чаще и громче.

"Приехали родители с братом", - эта бешеная мысль отсекла все вокруг.

Сколько б к этой секунде ни готовился, бьёт она похлеще взрыва.

Завотделением связался с КПП, и посетителей пропустили.

Ребята без слов тихо ушли.

Я за эти месяцы много раз думал, как встретить, чтобы меньше ранить близких людей. Всё тело начала пробивать мелкая нервная дрожь. Стал между кроватями, прислонившись к своей тумбочке, и не мог дождаться, когда щёлкнет ручка. Сердце выпрыгивало из груди и стучало где-то в глотке. Дверь несмело открылась, и я пошёл своим навстречу.

Обнялись и сели напротив друг друга на аккуратно заправленные кровати.

Мама стала ощупывать мои ноги.

"Ноги целы, мама... Только глаза...".

Родителей вскоре позвал к себе полковник. Сообщить о диагнозе. Оставшись с братом вдвоём, решил использовать момент отсутствия родителей. Отклеил лейкопластырь и, отведя в сторону повязку на лице, показал, каков теперь я стал. Повисла тягучая тишина. Два брата сидели на солдатской кровати у окна, упершись локтями в колени и опустив головы. Каждый думал о том, как жить с этим дальше... Старший, отслуживший два года в Туркестанском военном округе, был ещё в дембельской форме. Младший, в коричневых брюках и чисто-белой, специально приготовленной для этой встречи, новенькой исподней рубахе.

Переночевав без сна в гостинице, родственники ранним утром покинули город.

Спустя две недели, за два дня до Нового года, получив в госпитальной конторе по случаю тяжёлого ранения единовременное материальное пособие в размере трёхсот рублей, мы с отцом ждали поезда на Павелецком вокзале в Москве.

Разношёрстная толпа гудела, суетилась, ругалась.

Я сидел в гражданской одежде, на жёсткой лавке, спрятав руки в карманы моей доармейской бежевой зимней куртки, упершись затылком в холодную стену. Бинтовая шторка в пол-лица укрывала глаза. Сидел и с грустью размышлял.

Триста рублей... Какое совпадение, ведь в колонне, идущей в Союз, было примерно столько же бойцов. Выходит, за каждую жизнь - по рублю. А если учитывать спасённую военную технику и боеприпасы? Да к этому прибавить обмундирование и сухпай. Тогда за жизнь и ломанного гроша не дадут...

Возможно, так думать - низко и безнравственно. Но это они, шакалы позорные, оценили вот эту давящую темноту и исковерканные молодые судьбы в триста рублей...

"Ну ладно, не злись, сгоришь но нечего уже не изменишь", - успокаивал я сам себя, продолжая внутренний диалог.