Соната для проклятой герцогини

– Мойра, – повторил Бард, тихонько разворачивая ее лицо к своему. Девушка дрожала, не сводя глаз с того места, где теперь уже в темноте начиналось зловещее багровое пятно. – Мойра, не смотри туда.

– Бард, я не могу, – что-то сдавило ей грудь, дышать было очень тяжело. – Они убьют нас, Бард. Мы здесь одни, ничто не спасет нас. Мы похоронены, они похоронили нас заживо. Прости меня, – абсурдно добавила она.

– Все почти закончилось, – прошептал он в ответ. – Думай только о музыке. Следуй за моей лютней.

– Остались только мы, Бард, – вздохнула Мойра.

– Да, – кивнул он. – Так давай сыграем для них нашу лучшую балладу.

Рука об руку, они завершили спуск и вынырнули в коридор вслед за Распорядителем. Света их свечей еле хватало для того, чтобы различать его исчезающий силуэт, по мере того как он ускользал от них в бесконечных тенях петляющих переходов и закоулков. По-прежнему им не встретилась ни единая живая душа, по-прежнему ни одно окно не явило им призраков свободного мира.

Очередной неприметный поворот привел их к паре высоких резных дверей. Распорядитель жестом указал им остановиться, после чего сам развернулся к ним лицом и развел руки в театральном жесте.

– Господа музыканты, – объявил он, – вам оказана честь быть допущенными к его сиятельству Герцогу. Согласно условиям ваших контрактов, вы исполните для Герцога и его дочери музыкальное произведение с целью утешить их мысли и растрогать их души. Прошу вас проследовать навстречу вашей судьбе.

С этими словами он с неожиданной ловкостью толкнул одну из створок и скользнул внутрь тускло освещенной залы.

Переглянувшись, менестрели шагнули следом.

Их встретила серая комната. Среди наслоений паутины на голых стенах кое-где проглядывали остатки гобеленов, на полу догнивал некогда богатый ковер. Из полуразрушенного купола над их головами падали последние лучи света заходящего солнца, создавая меланхоличную сцену для вялого танца пылинок.

В центре этого небольшого зала стояли четыре табурета. Два центральных были свободны, у левого лежала груда обломков, которая совсем недавно была скрипкой, а у правого стоял клавесин. На другом конце комнаты восседали виновники торжества.

– Не смотри! – резко шикнул на Мойру Бард, но было уже поздно.

Глаза певицы расширились от ужаса, когда ее взгляду явилась аудитория их предстоящего концерта.

Герцог и его дочь сидели прямо напротив музыкантов. Отец был облачен в длиннополые одежды неясного выцветшего оттенка. Мертвенно-серая кожа свисала на его худощавых щеках и словно стекала из-под его широко раскрытых невидящих глаз. Некогда белое платье с вуалью покрывало тощую фигурку его дочери. Подол платья, порванный и неоднократно зашитый чей-то небрежной рукой, корсет и вуаль – каждая из деталей наряда герцогини была замарана чем-то вязким и багровым.

Гротескно застывшие, они смотрели в пыльную пелену перед собой.

Мойра ухватилась за руку Барда, чтобы не упасть. Ее чувства, как будто только сейчас очнувшись от первого оцепенения, неожиданно дрогнули под атакой зловония и удушающей тишины этого проклятого места.

Шаг за шагом, рука об руку, они преодолели несколько футов, отделявших их от инструментов. Бард направил партнершу к одному из центральных табуретов, но та покачала головой. Мойра деликатно освободилась от его поддержи и села за клавесин. Стараясь не обращать внимание на красные пятна на пожелтевших клавишах, она осторожно попробовала извлечь пару звуков. Ее пальцы мгновенно вспомнили давно подзабытое чувство, и Мойра благодарно прикрыла глаза. Сейчас это решение казалось единственно правильным.

Брад щурился, наблюдая за ее перемещениями. Когда Мойра окончательно устроилась за своим инструментом, он лишь отрывисто кивнул и занял свободное сиденье через одно место от Мойры.

В мире не оставалось ни единого звука, кроме шума их дыхания.

– Есть только мы, – прошептал Бард и взял свой первый аккорд.

Мойра зажмурилась еще крепче, вдохнула.

Бард начал играть.

Она поддержала его практически без задержки, сплетая его мелодию со своей, заполняя пустоты в его импровизации и подхватывая его неоконченные фразы так, как умела только она.

Мойра думала о свободе. Мойра думала о жизни, и об Эдвине с Севером, об осколках разбитой и окровавленной скрипки, что осталась лежать у подножия левого табурета. Была ли их музыка грустной? Была ли она достаточно скорбной, трогательной?

Минуты длились вечность, секунды плелись со скоростью пустынного каравана.

Когда они поймут, что соната окончена? Услышат ли они, как первая слеза из невидящих глаз герцогини разобьется о каменный пол? Мойра украдкой подняла взор. Ее пальцы скользнули по клавишам и сыграли неверную ноту, и в ту же секунду Бард эхом ответил ей своею ошибкой.

Ей показалось, или же две окоченелые фигуры и вправду приблизились к ним? Они как будто бы отодвинулись от стены и теперь восседали немного поодаль от дальнего края комнаты. Как это могло произойти?