Сонаты: Записки маркиза де Брадомина

Когда мажордом постучал в дверь, на небе еще догорало несколько звезд. Как только мы покинули дом, в деревне запели петухи. Так или иначе, добраться до места мы могли не раньше, чем к вечеру. Предстояло проделать девять лиг горами, по плохим конным дорогам. Ехавший впереди мажордом указывал путь, и мы рысью проследовали мимо Кинтаны-Сан-Клодио, сопровождаемые лаем цепных собак, которые охраняли амбары. Когда мы выехали в поле, заря уже занималась. Вдали виднелись холмы, пустынные и печальные, окутанные туманом. Мы переваливали через них, и перед нами возникали всё новые и новые. Все было окутано серым саваном измороси. Казалось, холмам этим не будет конца. И так на протяжении всего нашего пути. Вдали по Пуэнте-дель-Приор пестрою нитью извивалось стадо овец; погонщик, восседавший боком на кляче, которая плелась вослед, по кастильскому обычаю распевал песни. Солнце начинало золотить вершины гор. Овцы, черные и белые, поднимались по ущелью, а над башней замка летела большая стая голубей, отчетливо выделяясь на фоне зеленого луга.

Боясь дождя, мы решили устроить привал на старой мельнице Гундара и, как будто это был наш феод, стали громко стучать в дверь. На стук выбежали две тощие собаки, которых мажордом тут же прогнал, а вслед за тем вышла женщина с веретеном в руке. Старый крестьянин приветствовал ее по христианскому обычаю:

— Славься, Мария пречистая!

— Без греха зачатая! — ответила женщина.

Это была тихая, любвеобильная душа. Она увидела, что мы совсем закоченели, увидела мулов под навесом, увидела затянутое грозовыми тучами небо и отворила нам дверь радушно и смиренно:

— Заходите, усаживайтесь у огня. Ну и погода! Беда тому, кто в дороге! Так весь хлеб погниет. Нелегкий нам годик достанется.

Едва только мы вошли в дверь, как мажордом отправился за нашими дорожными сумками. Я подошел к очагу, где едва теплился огонь. Женщина раздула угли и принесла охапку совсем сырых прутьев; они задымились, посыпались искры. В задней стене ветхая и плохо прикрытая дверь с белыми от муки перекладинами все время хлопала: трах! трах! Из-за этой двери доносился голос старика, напевавшего песенку, и шум мельничного колеса. Мажордом вернулся, неся на плече наши сумки:

— Ну вот и еда есть. Хозяйка пошла все для нас приготовить. С вашего позволения, мы тут передохнем. А то как дождь хлынет, так и до самой ночи не прояснится.

Мельничиха подошла к нам, озабоченная и робкая.

— Я поставлю таган на огонь, — сказала она. — Может быть, что-нибудь подогреть себе захотите.

Она поставила таган, и мажордом начал вынимать содержимое сумок. Он вытащил большую камчатую салфетку и постелил ее на камне перед очагом. Тем временем я вышел на воздух. Я долго глядел на серую завесу дождя, которую колыхали порывы ветра. Мажордом подошел ко мне и почтительно и вместе с тем запросто сказал:

— Как только ваша светлость пожелает… Могу вас уверить, обед у нас будет отличный!

Я вернулся на кухню и уселся возле огня. Есть мне не хотелось, и я велел мажордому налить мне стакан вина. Старик повиновался, не сказав ни слова. Он порылся в сумке и, найдя на дне бурдюк, поднес мне того пенистого красного вина, каким славятся виноградники Паласьо, в одном из тех серебряных стаканчиков, которые бабушки наши отделывали перуанскими монетами, украшая каждый стаканчик монетой достоинством в один соль. Я пригубил вино и, так как кухня наполнилась дымом, снова вышел на воздух. Стоя за дверью, я сказал, чтобы мажордом и мельничиха садились обедать. Мельничиха спросила моего разрешения позвать старика, который все пел. И стала громко кричать:

— Отец! Отец!

Мельник явился, весь белый от муки, в колпаке, съехавшем набок, продолжая напевать свою песенку. Это был дряхлый старик с бегающими глазками и густой серебряной гривой, веселый и плутоватый, как книжка старинных прибауток. К очагу принесли грубо сколоченные скамейки, совсем почерневшие от дыма, и, возблагодарив бога, все уселись. Обе тощие собаки бродили вокруг. Это было настоящее празднество. Бедная Конча все сумела предусмотреть. Эти бледные руки, которые мне так нравились, так умели накрыть стол нищих, словно то были умащенные благовониями руки святых принцесс! Перед тем как выпить вино, старик мельник поднялся и певучим голосом проговорил:

— За здоровье славного кабальеро, который нас угощает! За то, чтобы нам еще долгие годы отведывать вино вместе с ним!

После этого женщина и мажордом выпили столь же церемонно, как и старик. За едой они говорили между собой вполголоса. Мельник спросил, куда мы держим путь, и мажордом ответил, что мы едем в замок Брандесо. Мельник хорошо знал эту дорогу. Он издавна платил владелице замка подати натурой: две овцы, семь мер пшеницы и столько же ржи. А в прошлом году была засуха, и она с него вообще ничего не взяла — посочувствовала его бедности.

Стоя у дверей, я глядел на дождь и слушал их речи, растроганный и умиленный. Я повернулся к ним и пытался рассмотреть сквозь клубы дыма лица сидевших у очага. Заметив это, те стали говорить еще тише, и мне показалось, что говорят они обо мне.

Мажордом встал: