Сонеты определений. Карантинные дни

Во французский ресторан.

Разным только соус будет,

Коим нас приправят люди.

* * *

Их драконы многоголовее,

Пострашнее, но сутью вшивее.

И твердят о свободословии,

Но выходит — свободолживие.

Хайли лайкли не подтверждённые,

Утверждения голословные.

Это всё бездной ада рождённое,

С сатанинскою родословною.

* * *

Ствол изящной сосны

Будто вырван из тьмы

Уличным фонарём.

Вся округа темна,

Только эта сосна

Медным тлеет огнём.

В мире нет никого,

Кто бы ночь-волшебство

Мог вознести на алтарь.

И остались — вразброд —

Мне от прежних щедрот

Ночь, сосна и фонарь.

* * *

Не всегда беспросветны

Те мгновенья, когда ты

Нарочито бесцветный

Взгляд направишь куда-то

В многосекторный веер

Возможных событий,

Поджигая фальшфейер,

Призывая: «Изыди…»

Тьма отступит — на время,

Но пока свет живёт,

Выбор есть — ногу в стремя,

Вперёд!

* * *

Да живы ли

Мы были там, когда

До гибели

Осталась ерунда?

По-быстрому

Закончится сюжет:

Два выстрела,

И вот — патронов нет.

Но, гаврики!

Нас просто не возьмёшь!

Пока в руке

Ещё остался нож.

* * *

О как же обидно-болезненно вербам

В преддверии вербного воскресенья,

Когда им и набожно и немилосердно

Ломают ветвей симпатичных плетенье.

* * *

Сейчас в поездах «романтизьму» нет:

Не тот перестук колёс,

Он был романтичным назад этак лет

Пятьдесят. А сейчас не всерьёз:

Какие-то скрипы, гудения, треск, —

Непериодический шум.

То гул равномерный, то грохота всплеск —

Не для размеренных дум.

А может, ушёл «романтизьм» от того,

Что возраст уже не тот,

Чтоб чувствовать в стуке колёс волшебство,

Отраду от серых скукот.

* * *

Коты поют на крыше про cat love,

А мы считаем, что кричат мяв-мяв.

В кошачьем языке так мало слов,

Но каждый третий мяв — он про любовь.

А первых два — мне не дадут соврать,

Звучат как «эй, хозяин, дай пожрать!»

Рыбные мотивы

Быть, наверно, очень вредно

Жареным анчоусом,

Сдобренным довольно щедро

Кисло-сладким соусом.

Также не совсем желанно

Быть солёной килькою,

Скрытой пахнущею пряно

Луковой мантилькою.

И уж точно быть не нужно

Тюльковой обрезкою,

Сжаренной в биточках южных

Жёнушкой одесскою.

* * *

Эх, попрёт сейчас поэтов

Сочинять про осень

Разномастные куплеты

Про листву и просинь,

Про уныние от плясок

Листопадных роев,

Про багрянец, игры красок

И про всё такое.

Каждый год народ поэтит

Осенью про осень.

Но никто вам не ответит,

Что такое просинь.

* * *

Натура на ищет верлибра,

Натура желает структуры,

Отмеренных до миллилитра

Стихов желает натура.

Всё нынешнее поветрие

Безрифмого стихописания

Не вызывает доверия

И требует — спиртования.

И только лишь после отмеренных

Двухсот иль трёхсот миллилитров

Возможно воспринять потеряно

Корявые строки верлибра.

* * *

Сколь не точи, мой друг, своё

Уменье сочинять для масс,

Сколь не старайся — это всё

Уже написано до нас.

Уже описаны листвы

Багрянец, золото, янтарь,

Весь сонм эпитетов, увы,

Возлёг на осени алтарь!

Весь спектр уныния и грусть

От подступающей зимы

Познал читатель наизусть!

Ну что ему добавим мы?

Наш развращённый эстетизм

Изыщет разве что какой

Изящненький неологизм

О видах осени благой.

Оставим рвение пера

Нанизывать бусинки фраз…

Увы, осенняя пора

Стократ описана до нас.

* * *

Мыслевращеньем

соосным

Мозг

разжижает скука.

Лучше

блуждать

в трёх соснах,

Чем

средь побегов

бамбука.

Сосны ведь

как-то понятней,

По-настоящему

ближе,

Чем частокол-бамбучатник,

Давящий

как пассатижи.

Он вызывает

чувство

Иноземны́х

антипатий,

Где неуютно

и пусто,

Где не по-нашему,

мать их…

Там —

непомерно ярко,

Там —

слишком много

света

Там —

постоянно жарко,

Там —

слишком много

лета.

Там —

непонятные люди

С их

непонятной жизнью.

И в их

непонятных буднях

Разум мой

просто скиснет.

Здесь же

в объятии сосен,

В неяркости их

цвета

Радуюсь

в зиму и осень

Непостоянству лета.

* * *

Вряд ли звучит заманчиво:

Пить поутру невзначай

Кофе в бумажных стаканчиках

И уж тем более — чай.

Кофе в затейливых чашечках

Будет вкуснее стократ

Для кофемана-бедняжечки,

Коий картону не рад.

И чаехлёбства избранники

Ставят бумагу не в грош —

Только стакан в подстаканнике

Будет для чая хорош.

Но, выходя из трамвайчиков,

Маршруточек или метро,

Мы пьём из бумажных стаканчиков

Их жиденькое нутро.

И тут уже не до радости,

Что эти напитки несут,

Согреться бы да усла́диться,

К чему этот выбор посуд.

P.S. Пейте вожделенный

Кофе чёрный, пенный!

Пейте сладкий, крепкий

Чай душисто-терпкий!

Перевод с английского

Мой цикл удач,

прошу не тормози.

Ты можешь кувыркаться,

Пасть в грязи,

Но миру льда

Тепло моё неси.

Последние из могикан

А ведь мы последние из племени

Не считавших жаркий спор за ругань,

Наслаждавшихся общением и временем,

Духом чая полуночных кухонь.

Мы делились счастьем, сыром плавленым,

Радостью, последней сигаретой,

Вдохновеньем, иногда разбавленным

Запахом портвейна и беседой.

Были эти прелести и шалости,

Были мы невинными, счастливыми,

Обладая, как казалось, малостью:

Чаем, «Дружбою», «Иверией» и «Примою».

* * *

Обед субботний во дворе

С трудом описывать берусь я,

Где чечевичный суп-пюре

Пьянил имбирным послевкусьем;

Где хрустко трескались гренки

И с пряной сладостью фасоли

Шли мяса тонкие куски

С лимоном и морскою солью.

А после чай. Обычный чай

Под пряники и под печенье.

Субботний кулинарный рай.

А что же будет в воскресенье?