Соня рапортует

Итак, вот она, моя теперешняя «родина». По сравнению с виллой на Шлахтензее с множеством комнат и большим спускающимся к озеру садом три не бог весть какие комнаты родителей в северо-западном районе Лондона выглядели убого. Разумеется, все мы тосковали по дому, в котором выросли, и по привычному ландшафту, но мои родные не переоценивали материальные блага. Впрочем, и эта лондонская квартира приобрела особую атмосферу благодаря отцовской научной работе: на его письменном столе навалом лежали тысячи белых листов бумаги, исписанные папиным мелким ровным почерком.

На стенах, свободных от отцовских книжных полок, висели мамины картины и рисунки, небезынтересные с художественной точки зрения. Каждое воскресенье собиралась вся семья, увеличившаяся за счет зятьев и внуков. Иногда за обеденным столом собиралось двенадцать человек. Мама кулинарничала, хотя по-прежнему не бросала свою живопись, и кухня своим богемным беспорядком напоминала ее студию в доме на Шлахтензее.

Будущие мужья моих сестер, вероятно, не сразу привыкли к нашим воскресным трапезам. Чужак-зять наталкивался на тесно сплоченный семейный клан, который вдруг расступался, принимая его в свои ряды. Шутки и остроты носились в воздухе как стрелы. Быть может, и зять хотел изречь что-нибудь остроумное и таким образом добиться признания. Но куда там! Разве были у бедняги шансы вставить хоть словечко при таких бешеных темпах? Пока он еще смеялся над последним каламбуром, остальные уже слушали отцовские умные слова, вокруг которых завязывался оживленный спор. Его также наверняка потрясала непочтительность этих шестерых детей к своей матери, пока до него не доходило, что непочтительность эта была любовной и уважительной. Только мама пыталась предложить зятю нормальную застольную беседу. Мы же считали, что новичок быстрее всего научится плавать, если бесцеремонно бросить его в водоворот семейного общения. Вскоре он привыкал к этому, и все мы прекрасно ладили с новыми родственниками; так дело обстоит и сейчас. Только от Ревы с ее супругом мы отдалились. Стремление обоих занять положение в буржуазном обществе затемнило их прогрессивные взгляды и отравило отношения с нами. Что же касается остальных, то все мы очень дружны.

К семейному кругу, как всегда и везде, принадлежала также Олло (Ольга Мут). Олло — это не псевдоним: я называла ее так с тех пор, как мне исполнилось три года. После рождения Бригитты она появилась в нашем доме в качестве няни, и скоро без нее уже никто не мог обойтись. Мама, счастливая в браке с моим отцом, была жизнерадостной красавицей, имевшей уйму интересов и широкий круг знакомств. Когда с детьми приключалось что-нибудь серьезное, мама нежно и самоотверженно заботилась о них; при столь большом потомстве у нее хватало и мелких повседневных забот, но всеми практическими бытовыми делами ведала Олло. Она мыла, одевала и кормила малышей, следила за тем, чтобы старшие не опаздывали в школу, выхаживала нас во время болезней, бинтовала разбитые коленки, улаживала ссоры, пела своим прелестным голосом детские песенки, шила и вязала нам одежки. Родители ее умерли, когда она была еще ребенком. Отец был матросом в кайзеровском флоте, и Олло приняли в приют для сирот — детей военных, где она и выросла. Приют этот находился в Прецше. Олло не вышла замуж, и главный смысл и содержание ее жизни составляли мы, шестеро детей. Больше всего на свете ей хотелось бы не делить нас ни с кем. С мамой она, бывало, ссорилась, укладывала свои вещи и уезжала. Нам отчаянно не хватало налаженного распорядка нашей жизни и твердой руки Олло, пока в один прекрасный день она не появлялась снова: «Не могу без ребятишек!»

Когда к власти пришел гитлеровский фашизм и на Шлахтензее начались обыски, она держалась мужественно и сохранила верность нашей семье. Наши родители эмигрировали. Олло не могла примириться с мыслью о разлуке и последовала за ними. Так что в Англии я вновь встретилась с нею. В политическом отношении она, будучи теоретически совершенно не подкованной, разделяла наши взгляды.

Когда я рассказала родным, что ожидаю второго ребенка, они все пришли в восторг. Лгать не было необходимости, поскольку каждый считал отцом ребенка Рольфа. Только Юргену я рассказала правду: он нашел меня «просто невозможной», но это никоим образом не оттолкнуло его от меня.

Из детей дома оставалась лишь Рената, самая младшая. Олло, хотя она была глубоко привязана к Рени, сочла, что ее миссия в доме нашей матери выполнена, и попросила меня взять ее с собой в Польшу, она заранее безмерно радовалась моему будущему ребенку. Рольф и я охотно приняли ее предложение.

В год нашего прибытия в Варшаву умер Пилсудский, который в 1926 году установил в Польше архиреакционную диктатуру. После его смерти мало что изменилось. Правительство оставалось антисоветским, коммунистическая партия была запрещена или находилась на полулегальном положении, Пилсудский заключил в свое время договор, направленный против Советского Союза. Экономика находилась в плачевном состоянии.