Сонька. Конец легенды

— Конечно, — улыбнулась Сонька.

— Что вы можете за него сказать?

— Красиво. С трудом узнала.

— Мадам, — печально произнес зубник, — я сейчас верну вам деньги за свою работу и пойду к себе домой, чтобы лечь и сразу умереть.

— Мы вас обидели? — воскликнула Михелина.

— Нет, вы не обидели, барышня… Вы Зяму убили.

— Почему, Зяма?

— Мадемуазель… Как вы можете видеть лицо этого господина, если оно таки полностью исчезло за сиянием его новых зубов? Теперь вам не нужно покупать зеркало, вы просто глянете папе в рот и увидите себя такой, какой в жизни еще не видали!

Женщины рассмеялись. Михелина соскочила с пролетки, растроганно обняла Зяму:

— Зяма, вы чудо!

— Мадемуазель, вы рискуете, — отстранил ее тот. — Если сейчас это увидит моя Циля, то считайте, жизнь ваша закончилась раньше, чем началась. И моя тоже.

Девушка подхватила Михеля под руку, потащила к пролетке. Уселись, махнули Зяме на прощание, и извозчик погнал лошадей дальше.

— Михель!.. — дочка восхищенно смотрела на отца. — Я просто не узнала тебя!

— Правда, хорошо? — улыбался он, еще не привыкнув ни к одежде, ни к новым зубам.

— Не то слово!.. Красивый, молодой, модный!

— А тебе? — повернулся он к Соньке. — Тебе как, Сонь?

Она взглянула на него, усмехнулась:

— Уж теперь я точно не стану покупать зеркало. Хватит твоих зубов.

— Где едем, господа? — оглянулся извозчик.

— В ресторан!.. — ответила Сонька. — В самый лучший! В самый дорогой!

— В дорогой или в лучший?

— В лучший! — засмеялась Михелина.

— Это две большие разницы, мадам!

— Будем обмывать мои зубы? — улыбнулся Михель.

— И костюм тоже, — кивнула Сонька.

Ресторан находился на Княжеской улице. Заведение было по-южному излишне вычурным, с большим количеством позолоты и зеркал и, судя по количеству публики в дневное время, действительно недурственным.

Для увеселения клиентов на небольшой сцене музыкальное трио довольно навязчиво шпарило дошедшее в Одессу томное аргентинское танго, официанты шмыгали между столиками весело и азартно, в углу в клетке орали одуревшие от шума и духоты попугаи.

Семья Блювштейн расположилась у широкого окна, из которого открывался вид на улицу, на прохожих, на проносящиеся экипажи.

Михель просто одурел от счастья и красивой жизни. Пока официант со своим помощником готовили на разделочном столике разносольные блюда, он, гордясь своим видом и зубами, с улыбкой изучал зал, подстукивал каблуком в такт музыке, переводил взгляд с дам в зале на своих женщин, улыбался еще шире.

Сонька с мягкой иронией наблюдала за ним, изредка усмехалась, тоже лениво поигрывала плечами под музыку, поглядывала на Михелину, с отрешенным видом наблюдавшую городскую жизнь через окно.

Михель протянул руку к дочке, предложил:

— Потанцуем?

Она улыбнулась, отрицательно покрутила головой:

— Не хочется.

— Я в молодости неплохо танцевал! Сонь, помнишь?

— В молодости мы с тобой неплохо воровали, — заметила Сонька.

Официант принялся сервировать стол, делал это старательно и даже изящно.

Михель снова увлекся залом и музыкой.

Сонька тронула дочку локтем:

— Потанцуй с отцом. Доставь ему радость. Новую жизнь человек начинает.

Та поднялась, кивнула Михелю:

— Пошли, кавалер!

Он подхватил ее под руку, вывел на середину танцевального пятачка.

Танго получалось не совсем умело, они не знали полагающихся движений, однако искренность и удовольствие от танца были настолько заразительными и очевидными, что дочкой и отцом залюбовался весь зал.

Сонька с улыбкой смотрела на мужа и дочку, хлопала в ладоши, взяла бокал с вином, почти поднесла его к губам и вдруг замерла.

Нет, она не могла ошибиться.

В зал под ручку вошли двое — мужчина и дама. Господина она не признала, хотя это был «жених» из Ялты, спутницу же его определила сразу. Та самая каторжанка, которая когда-то на Сахалине подставила ее с золотом на приисках. Груня Гудзенко…

«Жених», по обыкновению, был весел и суетлив, под носом топорщились короткие усики, на плотной фигуре довольно элегантно сидел кремовый костюм.

За прошедшие годы Груня сильно сдала, была жевана и седовласа, на голове ее нелепо держалась шляпа с пером, во рту проблескивали металлические зубы.

К вошедшим подошел метрдотель, о чем-то спросил их и повел к столику в центре зала.

Воровка поставила бокал на стол и дала знак Михелине вернуться на место.

Дочка уловила в жесте матери что-то нехорошее, бросила короткую фразу отцу, они выполнили еще несколько па и под аплодисменты отдыхающих вернулись к столу.

— Чего, Сонь? — бросила Михелина, усаживаясь на стул.

Михель тоже занял свое место, посмотрел на встревоженную воровку:

— Кого-нибудь заатасила?

— Будем делать ноги, — сказала Сонька.

— А пожрать?

— Боюсь, как бы не пришлось жрать в участке!

— Мам, можешь по-людски? — раздраженно спросила Михелина.

— Глянь на тех двоих за круглым столом, — кивнула воровка в сторону «жениха» и Груни.

— Которых?

— Мужик и баба. Он мордатый… в кремовом костюме, смеется.

— Вижу.

— А баба слушает его и шарит глазами по залу.

— Ну, вижу. А кто они?

— Мужика не знаю, а баба… мы с ней вместе припухали в прошлую ходку на Сахалине… Груня Гудзенко. Подставила меня на приисках.