Сонька. Продолжение легенды

«Товарки», сидевшие рядом, тоже стали смеяться, удивляясь проворности воровки. Сама Сонька лишь снисходительно улыбалась.

Неожиданно из темноты послышались полицейские свистки и частый перестук лошадиных копыт.

— Стоять!.. Остановить обоз!

«Арестантов» догоняли два верховых жандарма.

Старший конвойный быстро направил свою лошадь навстречу.

— Разворачивай обоз обратно! — закричал один из жандармов.

— А чего стряслось?

— Пропали часы господина ротмистра!.. Будем досматривать по новой!

— Эти, что ли? — показал часы конвойный.

Жандарм взял их в руки.

— Кажись, они… А откуда они у тебя?

— На земле подобрал. Хотел было сам вертаться.

— Определенно они. — Жандарм еще раз оглядел часы. — Господин ротмистр прямо до невозможного расстроился. Они ведь подаренные самим великим князем! — И с облегчением махнул конвоиру. — Поосторожней, а то как бы в канаву где не свалиться!.. С Богом!

Жандармы развернули лошадей и понеслись в обратную сторону.

Верст тридцать проехав, обоз снова остановился — теперь на его пути стояли какие-то важные господа в шляпах и дорогих пальто, а рядом с ними две богатые кареты.

Старший конвойный подъехал к господам, они о чем-то коротко переговорили, и двое из мужчин — Безносый и Улюкай — направились к телеге, в которой находилась Сонька.

Они помогли ей выбраться из-под брезента, взяли под руки и быстро двинулись к одной из карет.

Прочие встречающие господа расположились во второй карете, извозчики ударили по лошадям, и экипажи растворились в черной ночи.

«Арестантки», сидевшие в телегах, стали тоже выбираться из-под брезента, разминали ноги, освобождались от наручников, перебрасывались репликами, кто-то даже затянулся папироской.

Конвойные принялись рубить ветки, женщины сносили их в одну кучу, кто-то из мужчин подложил бумаги вниз и чиркнул спичкой.

Пламя костра взлетело высоко и охотно, согревая озябших людей и освещая часть глухой дороги.

Вильно. 1905 год

Экипажи с воровкой добрались до Вильно только через двое суток — к вечеру. Город был тихий и спокойный, полиции на улицах почти не замечалось, народ прогуливался размеренно и лениво, в воздухе разливалась тихая, блаженная тишина, нарушаемая лишь боем часов на городской ратуше.

Кареты въехали в ворота небольшого ухоженного и даже изысканного особняка, во дворе Сонька, одетая в дорогое платье и поддерживаемая Улюкаем, спустилась на землю, и ее повели в ближайшую парадную дверь.

Особняк внутри был еще более изыскан, чем снаружи. Сонька в сопровождении Безносого, Улюкая и еще трех воров миновала пару больших комнат и тут услышала частые, торопливые шажки по паркету.

Это была Михелина.

Она бросилась к матери с такой силой и страстью, что едва не свалила ее с ног. Обхватила, прижалась, замерла в неверии и счастье.

Сонька с трудом сдерживала слезы, гладила по головке свое дитя, пыталась что-то сказать, но губы не слушались, и только слышала слова, которые произносила Михелина:

— Мама… Мамочка… мама…

Погода в Петербурге испортилась окончательно. Еще со вчерашнего вечера зарядил мелкий колючий дождь с ветром, и такая пакость продолжалась уже вторые сутки.

Табба, промокшая и озябшая, сидела на своем месте, на самом углу Невского и Литейного, перед ней лежала скукоженная тряпица для милостыни, и, глядя на редких прохожих, нищенка привычно ныла:

— Люди добрые, не пожалейте копейки для заброшенной и забытой всеми, болезненной дамочки!..

За это время прима еще больше опустилась и одряхлела. Правая рука ее почти не гнулась, лицо обезображивал большой розовый шрам, одежонка была вообще никакая — драный лапсердак, грубая, солдатского сукна юбка.

— Люди добрые, если у вас имеется сердце или добрая душа, то обязательно найдется и лишняя копеечка для несчастной дамочки.

К ней из-за угла подошла слегка хмельная Зоська, бесцеремонно толкнула в спину.

— Хватит, артистка, пошли!.. Нечего глаза тут мозолить! Видишь, погода какая! Никто не подаст!

Табба с трудом поднялась и заковыляла следом за подельницей.

Прошли по Литейному шагов сто, завернули в какую-то подворотню. Здесь на входе в подвал болталась ржавая, скрипучая дверь, Зоська толкнула ее, стала осторожно нащупывать ступеньки вниз.

Табба привычно последовала ее примеру, пару раз едва не оступилась, но все-таки удержалась, и вскоре они оказались в довольно просторном помещении, тускло освещенном керосиновой лампой.

Нищих здесь было четверо. Заправлял по старшинству всеми вор Сучок. Рядом с ним на деревянном ящике сидел варнак по кличке Хомут, здоровый и наглый, обнимавший новую кудрявую полюбовницу Ваську. Напротив расположился очкастый, неуверенный в себе бывший учитель Очко, прозванный так не только за наличие окуляров, но и за необыкновенную трусость и осторожность.

На столе находились ополовиненная бутыль мутного самогона, грубо нарезанная колбаса, ветчина, хлеб, лук.

— Привела артистку! — громко сообщила Зоська и подтолкнула Таббу к Сучку. — Так бы и окочурилась, ежли б не забрала!

Сучок по-хозяйски приобнял озябшую девушку, налил полстакана водки, вложил в руку хлеб с колбасой и луком, кивнул:

— Опрокинь!