Сонька. Продолжение легенды

Рядом с ним остановился экипаж, из него вышли двое слуг из дома Брянского, склонились над ним.

— Просим в карету. Вас желает видеть некая особа.

Тот от неожиданности растерянно завертел головой.

— Как в карету?.. Какая особа?.. А где она сама?

— Ждут в доме на Фонтанке.

— Так ведь договаривались, что сама приедет.

— Вас ждут.

Слуги помогли Кочубчику подняться, подхватили под мышки, понесли к карете.

— Зоська! — вертел головой Володя. — Увозят!.. Ежли спросят, так и скажи — увезли!.. Зоська!

Из-за угла выскочила Зоська, запричитала:

— Куда вы его, окаянные?! Чего он такого сделал?.. Люди, ратуйте! Увозят живого человека!.. Инвалида увозят!

Карета быстро сорвалась с места и понеслась по Невскому, оставив позади голосящую нищенку.

Никанор проводил оборванного, грязного, дурно пахнущего, хромого Кочубчика к комнате, где находилась воровка, постучал в дверь.

— Сударыня, к вам гость.

Сонька тут же распахнула дверь, увидела Володю, ввела его в комнату, обняла, повисла на нем. Целовала, рассматривала испитое, в ссадинах лицо, гладила по слипшимся волосам.

Кочубчик ошалело смотрел на нее, невпопад целовал, улыбался глупо и растерянно.

— Володя. Володечка… Родной, единственный. Дождалась наконец.

— Так ведь я вот он, здесь, — бормотал тот. — Живой и здоровый… Ты чего, мама?

— Глазам не могу поверить.

— А ты верь. Верь, Соня. — Кочубчик увидел стоящую в комнате Михелину, спросил: — Дочка, что ли?

— Дочка.

— Красивая. На тебя похожа. — Он протянул руку. — Здравствуй, дочка.

— Дочка, да не ваша, — огрызнулась Михелина и вышла из комнаты.

— Ишь какая, — качнул головой Кочубчик. — Кусается… С характером, видать.

— С характером, — согласилась воровка. — В отца.

— А отец-то кто? — насторожился Володька. — Не я, часом?

— Не ты, не бойся, — усмехнулась она. — Другой человек.

— И слава Богу, — перекрестился скорченной рукой Кочубчик. — А то не приведи Господь с родным отцом так разговаривать.

Изюмов вошел в вестибюль театра, направился по лестничному маршу наверх, и здесь его остановил швейцар.

— Вы к кому, сударь?

От такого глупого вопроса артист даже остолбенел.

— Как это «к кому»?.. В театр!

— Вас пускать в театр больше не велено, — произнес швейцар.

— Не велено?.. Что значит «не велено»?.. С чего ты взял, дурак?

— Есть распоряжение Гаврилы Емельяновича вас больше в театр не пускать.

— Что за чушь!.. Такого не может быть! — Изюмов сделал шаг наверх. — Я желаю лично увидеть господина директора.

— Они заняты, и пускать вас к нему также не велено. — Швейцар прочно встал на его пути.

— Но это чистейшая глупость!.. — Артист беспомощно затоптался на месте. — В конце концов, я буду жаловаться!

— Как вам угодно, но в театр входить вам с сегодняшнего дня запрещено.

Изюмов постоял еще какое-то время в недоумении и потрясении, на слабых ногах спустился вниз. Его водило из стороны в сторону, в любой момент он рисковал потерять сознание.

И в это время он увидел Таббу.

Она вышла из кареты, легким шагом избалованной примы также направилась в театр, вошла в вестибюль, по пути увидела Изюмова.

— Что с вами, Изюмов? — спросила она удивленно. — Вам плохо?

— Я сейчас помру, — тихо пробормотал тот. — Помогите мне.

— Что стряслось?

— Мне отказано в театре.

— Что значит «отказано»?.. Кем?

— Гаврилой Емельяновичем.

— Шутите?.. По какой причине?

— Мне неизвестно… Хам на входе буквально вытолкал меня, — объяснил слабым голосом артист и попросил: — Прошу вас, спросите, походатайствуйте перед господином директором обо мне. Вы ведь все можете, мадемуазель… Я помру без театра.

— Повлиять не обещаю, но вопрос задам непременно.

Прима стала подниматься по ступенькам наверх, но неожиданно так же была остановлена швейцаром.

— Вы к кому, сударыня?

— Что значит «к кому»?.. Не узнаешь, что ли? — возмутилась Табба. — К Гавриле Емельяновичу, он ждет меня!

— Гаврила Емельянович распорядились вас к нему не впускать и попросили впредь о своих визитах сообщать заблаговременно.

Изюмов от услышанного выпучил глаза, опустился на мягкий пуфик.

Артистка от растерянности широко открыла рот и в первый момент не смогла вдохнуть воздух.

— Но я прима… артистка Табба Бессмертная!

— Мне это известно, — даже с некоторым состраданием произнес швейцар, — однако приказ господина директора нарушать не имею права. — Он увидел спешащих наверх артистов, попросил бывшую приму: — Отойдите, пожалуйста, в сторонку. Мешаете.

Табба послушно спустилась вниз, направилась к выходу. Изюмов двинулся следом.

Вместе — друг за другом — они пересекли зеленую площадь напротив театра, девушка опустилась на одну из скамеек сквера, артист примостился рядом.

Какое-то время молчали, затем Изюмов сказал:

— Выход один — пулю в лоб.

— Что? — оторвалась от своих мыслей Табба.

— Трудно даже себе представить, — усмехнулся тот, — как вы сможете без театра-с.

— Идиот!.. Дурак! — сцепив зубы, выкрикнула артистка. — Замолчите! Сейчас же замолчите и больше не смейте открывать рот!.. Вы меня поняли?

— Понял-с… Простите.