Сонька. Продолжение легенды

Гаврила Емельянович и следователь Гришин стояли у большого кабинетного окна, наблюдали за происходящим в сквере. Было видно, как отрешенно и потерянно смотрела в одну точку Бессмертная, и с каким участием наблюдал за ней Изюмов.

— Рассчитано все верно, — удовлетворенно кивнул Егор Никитич. — Ее это доломает окончательно, а потом можно будет брать ручками без перчаток.

— Ее и так можно было брать, но теперь девушка сама полезет в клетку.

— Лишь бы этот болван ничего не испортил.

— А что он может испортить?.. Она его на дух не переносит.

— Не переносила, — уточнил следователь. — Теперь беда может связать их одной веревкой.

— Ну и пусть. Теперь им двоим заказана дорога в театр.

— Так-то оно так, но госпожа Бессмертная должна еще выполнить одно маленькое порученьице нашего департамента.

Егор Никитич взял котелок, перчатки, трость.

— Уходите? — несколько удивился директор. — А по рюмочке?

— В следующий раз. Сейчас самое время душевно побеседовать с примой вашего театра.

— С бывшей примой! — поднял палец Гаврила Емельянович.

— Вы так легко ее списываете?

— Она сама себя списала, — улыбнулся директор. — Кто пойдет на представление, где по сцене скачет дочка воровки и любовница террориста?

Гришин неуверенно пожал плечами.

— Кто знает, может, вы и правы, Гаврила Емельянович, — и вышел из кабинета.

Когда следователь вошел в сквер, Табба и Изюмов продолжали сидеть на прежнем месте. Он вежливо снял котелок, поклонился сидящим.

— Приятно видеть вас в таком милом уединении. Не помешал? Могу присесть?

Бессмертная отрешенно взглянула на него, бросила:

— Как пожелаете.

— Благодарю.

Егор Никитич сел со стороны девушки, положил котелок и трость на колени, снял перчатки.

— О чем печалится госпожа лучшая артистка Санкт-Петербурга?

Она бросила на него испуганный взгляд, не ответила. Зато Изюмов мотнул головой, со смешком сообщил:

— Госпожа лучшая артистка стала просто госпожой. — И добавил: — Так же, как и господин артист.

— Замолчите же! — прошипела Табба.

— Можно вас попросить, — обратился следователь к Изюмову, — предоставить мне возможность кое-что сказать госпоже Бессмертной?

— Как изволите, — покорно согласился тот, отошел в сторонку, предупредил девушку: — Я буду ждать.

— Можете не ждать, — посоветовал следователь. — Мадемуазель при желании найдет вас.

— Нет уж, — упрямо заявил тот, — прошу не корректировать мои желания, господин хороший.

Изюмов отошел к соседней скамейке, уселся там, забросив ногу на ногу и устремив глаза в небо.

— По вашему состоянию я вижу, что что-то стряслось. Что? — спросил участливо Гришин.

— Мне отказано в театре, — ответила Табба, глядя перед собой.

— Не может быть!.. Как это?

— Меня остановил швейцар и передал распоряжение Гаврилы Емельяновича в театр меня больше не пускать.

Следователь откинулся на спинку скамейки.

— Глупость!.. Чушь!.. Вам отказать в театре?.. А кому ж там позволено бывать?.. Этой бездари?! — кивнул он в сторону Изюмова.

— Ему тоже отказано.

Егор Никитич поднялся, взял ее за руку.

— Пошли!.. Немедленно идем к Гавриле Емельяновичу, и вы убедитесь, что подобная глупость от него исходить не могла!

Девушка освободила руку.

— Если вы думаете, что у меня нет гордости, ошибаетесь. Теперь я буду ждать, когда меня попросят. А всякую сволочь, которая выталкивала меня вон, чтоб гнали взашей и чтоб ноги таковой в театре больше не было!

Следователь одобрительно кивнул, вновь присел рядом.

— Я вас понимаю. Видимо, так и следует поступить. — Он заглянул ей в глаза, с улыбкой предложил: — А желаете, я буду вашим верным другом?

— Другом? — враждебно посмотрела на него артистка. — Нет друзей, а тем более верных. Не желаю, не хочу больше их иметь. Хватит, наелась!

— Не в том смысле! — рассмеялся Гришин. — Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы вы вновь были в театре.

— В обмен на что?

— Вы забыли?.. Мелочь!.. Ерунда!.. Помните о Соньке Золотой Ручке?

— Я об этой даме всегда помню.

— Вот и сделайте одолжение, а я переговорю с Гаврилой Емельяновичем.

Табба помолчала что-то прикидывая, переспросила:

— Отвезти в дом записку?

— Не только. Дать знать, если Сонька там.

— И когда вы желаете, чтобы я это сделала?

— На этой недельке. Я вам непременно дам знать.

— Хорошо, — кивнула бывшая прима. — Только условие. К Гавриле Емельяновичу я больше не пойду. Пусть он сам придет ко мне.

— Гордыня?

— Нет. Любовь к себе. Ненавижу, когда плюют в душу. За это даже мать родную не могу простить. — Она поднялась, направилась к Изюмову.

— А как вас найти? — спросил вслед Егор Никитич.

— При желании найдете, — не оборачиваясь, ответила Табба, взяла под руку изумленного артиста, и они двинулись прочь из сквера. — Пошли в кабак. Самый лучший, самый пьяный. Будем запивать горе, господин Изюмов.

Из кабака Табба и Изюмов вышли далеко за полночь, оба были крепко пьяны, и к ним тут же подкатила повозка.

— Куда следовать, господа? — весело крикнул извозчик.

— На Васильевский! — ответила Табба и взяла артиста за лацканы его легкого пальто. — Едете со мной, и чтоб никаких больше вопросов.

— Желаете, чтобы я был при вас? — не поверил тот.