Сонька Золотая Ручка. Жизнь и приключения знаменитой авантюристки Софии Блювштейн. Роман-быль

Вот уже два месяца, как Софья Владиславовна родила в Москве. После европейских авантюр у нее пропала жажда приключений. Упорное убеждение, что жизнь, лихорадочная жизнь, уже не для нее, проникло в ее душу. Душа как-то разом жалко сморщилась и глубоко состарилась.

Два материнских месяца прошли медленно, тягуче, однообразно. Софья Владиславовна жила в полном одиночестве.

Станислава и Евдокия Ивановна раздражали ее своим присутствием и заботами о ее здоровье. Софья Владиславовна тосковала по людям, блестящим и занимательным, по красивой опьяняющей обстановке. Но душа оставалась слишком инертной, не хватало сил, энергии для нового жизнестроительства.

Дети уже не занимали Софью Владиславовну. Куда-то исчезла та жаркая любовь, которая на время, как истерический припадок, охватила ее. Она безучастно по утрам здоровалась, а по вечерам прощалась со своими девочками и грустно смотрела им вслед. Эти очаровательные создания лишали ее возможности пренебрегать требованиями жизни и поступать так, как диктовали ей ее угасающие желания.

И от морального гнета Софье Владиславовне становилось не но себе. Ей необходима была, как воздух, полная независимость. Ей нужно было право независимо ни от кого распоряжаться своей жизнью.

Софья Владиславовна сидела в качалке в своей маленькой гостиной, где часто проводила послеобеденное время с каким-нибудь захватывающим романом. Здесь ее застали сумерки, и она, отбросив книгу, закрыла глаза. Перед ней проносились картины прошлого. От пестроты пережитого рябило в душе, и порой на минуту жарким огоньком вспыхивало желание вновь окунуться в водоворот жизни, вкусить ее запретных и волнующих сладостей. Но, вспыхнув, это желание мгновенно гасло. И сумерки воцарились над инертной и потухшей душой.

Дверь распахнулась, на пороге показалась встревоженная Станислава.

— Графиня, вас какой-то господин спрашивают.

Софья Владиславовна вздрогнула. Давно уже, по ее приказу, прислуга не называла ее «графиней». И это церемонное обращение почему-то ее встревожило.

— Проси, — коротко кинула она Станиславе и плотно закуталась в мягкий шерстяной платок, словно желая защититься от чего-то неведомого.

В комнату вошел высокий брюнет с маленькой черной бородкой и серыми окунеобразными глазами.

Софья Владиславовна пристально взглянула на вошедшего и, несмотря на искусно измененный облик и особенно — перекрашенную масть, узнала в нем барона Гакеля. А тот почтительно склонился к ручке хозяйки, гася во взоре насмешливую искорку.

— Очень рад опять встретиться с вами, графиня.

Молодая женщина слегка побледнела и не сразу нашлась, что ответить «барону» на «графиню».

А тот, обернувшись на дверь, за которой скрылась Станислава, нахально продолжал:

— Дорогая, не волнуйтесь. Я пришел к вам не как враг, а как друг. Надеюсь, мы без лишних предисловий найдем с вами нужный тон и поговорим как старинные друзья. Только сначала нужно, чтобы вы, графиня, пригласили меня сесть.

— Садитесь, пожалуйста, — пролепетала Сонька, силясь улыбнуться.

— Уже сижу. Благодарю вас, графиня.

Яшка с особенным ударением и удовольствием произносил слово «графиня», и это вызывало в хозяйке чувство раздражения и злобы. Между тем, барон удобно устроился в кресле и пристальным, оценивающим взглядом окинул Софью Владиславовну.

— Дорогая, вы сильно похудели и даже… немного подурнели. Я осмеливаюсь вам это сказать только потому, что при вашей молодости и вашей наружности — это дело поправимое.

Сонька усмехнулась.

— А я не собираюсь это дело поправлять. Моя молодость и моя наружность теперь меня мало занимают.

— Что так? Разочаровались в жизни?

— А вас это очень интересует? — спросила Софья Владиславовна со злостью.

— Чрезвычайно. А почему такой тон? Вы, кажется, не желаете разговаривать со мной на лирические темы? Напрасно. Тем более, что все, касающееся вас, меня живо интересует. Вы всегда интересовали меня как индивидуальность и как женщина. А вы от меня бегаете. Только зря: я ни на минуту не терял вас из виду с тех пор, как мы расстались в Вене. А если вы спросите меня, почему я до сих пор не давал о себе знать, я отвечу вам, что на это у меня были свои соображения. Так, значит, разочаровались в жизни, дорогая? — закончил барон свою речь насмешливым вопросом.

— А хоть бы и так.

— Если так, то скверно, но, повторяю, поправимо.

Барон Гакель немного помолчал и вдруг неожиданно спросил:

— Дайте-ка вашу лапку! Не бойтесь. Я не кусаюсь. Наоборот, я пришел предложить вам прочный, дружественный союз. Только не пугайтесь: не брачный союз, а деловой.

— Ни для каких дел я больше не гожусь.

— Та-та-та… Что за пессимизм? Неужто вы навсегда решили бросить ваши милые проделки?

— Навсегда ли — не знаю. Но пока…

— Так. А средства у вас большие?

— Нет.

— А что вы намерены делать, когда ваши несчастные средства иссякнут?

— Не знаю. Не хочу теперь думать об этом.