Сонная Лощина

И хотя сердце его было полно отваги, это картина подействовала на Дольфа гнетуще, и, лежа на своей жесткой постели и рассматривая комнату, он почувствовал, что настроение его явно падает. В мозгу ворочались тревожные мысли об его праздной жизни, о сомнительных видах на будущее, и он то и дело тяжко вздыхал, вспоминая о своей бедной матери, – ведь нет ничего, что могло бы в такой же мере окутать тенью самую безмятежную душу, как одиночество и окружающее безмолвие. Время от времени ему казалось, будто внизу кто-то похаживает. Он прислушался и действительно услышал шаги, раздававшиеся на лестнице. Они приближались, торжественные и медлительные – топ, топ, топ. Было очевидно, что это поступь какого-то грузного существа. Но как же ему удалось проникнуть в дом, не произведя ни малейшего шума? Ведь он, Дольф, проверил все запоры и был убежден, что все двери заперты. Шаги становились все ближе и ближе – топ, топ, топ. Ясно, что тот, кто приближается к комнате Дольфа, отнюдь не грабитель; его шаги были слишком громкими, слишком размеренными грабитель, конечно, крался бы осторожнее и торопливее. Шаги на лестнице смолкли; они слышались теперь в коридоре и отдавались глухим эхом в безмолвных и пустых комнатах. Даже сверчок – и тот прекратил свое меланхолическое, однотонное стрекотанье, и ничто не нарушало теперь их грозной отчетливости. Дверь, запертая на замок изнутри, медленно распахнулась, точно она это сделала сама по себе. Шаги раздавались уже в самой комнате; никого, впрочем, не было видно. Между тем Дольф явственно слышал, как кто-то неторопливо шествует вдоль ее стен – топ, топ, топ, но кто производил этот шум, он обнаружить не мог. Дольф протер глаза и осмотрелся вокруг; он видел решительно все уголки тускло освещенной ночником комнаты – все было так же пустынно, и тем не менее он продолжал слышать те же таинственные шаги незнакомца, который торжественной поступью обходил его спальню. Наконец шаги прекратились, воцарилась мертвая тишина. В этом ночном посещении незримого гостя было нечто неизмеримо более жуткое, чем бы то было, предстань оно перед его взором. То, что находилось где-то возле него, было смутно и неуловимо. Он чувствовал, что сердце его готово выпрыгнуть из грудной клетки; его лоб покрылся холодной испариной; однако ничего не случилось – ничего, что могло бы усилить его тревогу Ночник догорал – он едва-едва теплился у самого ободка, – Дольф, наконец, заснул.

Когда он проснулся, утро было уже в полном разгаре. Сквозь дыры в разбитых ставнях заглядывало в комнату солнце, вокруг дома беспечно и шумно чирикали птицы. Яркий, веселый день быстро разогнал страхи минувшей ночи. Дольф посмеялся, или, вернее, заставил себя посмеяться над тем, что произошло ночью, и постарался внушить себе, что все это не более как игра воображения, взбудораженного рассказами, которые ему довелось слышать. Впрочем, его все-таки изумило, что дверь оказалась запертой изнутри, несмотря на то, что он явственно видел, как она отворилась, и слышал раздававшиеся внутри комнаты шаги. Он возвратился в город с целой кучей нерешенных вопросов, но, несмотря на это, счел необходимым никому ничего не рассказывать до тех пор, пока эти сомнения не будут разрешены в ту или иную сторону событиями будущей ночи. Его молчание доставило немалое огорчение городским сплетникам, собравшимся ожидать его возвращения у дверей докторского особняка. Каждый из них приготовился к жутким рассказам, и они, можно сказать, пришли в ярость, когда он объявил, что рассказывать, собственно, нечего.