Соперник Цезаря

Новый дом стал символом его превосходства, залогом победы на предстоящих выборах. Клодий не сомневался, что получит должность претора. Это была не самая сложная задача. Куда труднее было не допустить Милона до консульской власти. Клодию быть претором при консуле Милоне? Нет, это невозможно!

Но Клодий не сомневался, что одолеет, ибо он найдет силы, которые сломят Милона. Он прибегнет к оружию, которого римляне боятся как огня, боятся больше, чем наводнения, больше, чем нашествия галлов.

— Что скажешь, если я предложу освободить всех рабов, а потом и рабов, и вольноотпущенников уравняю в правах с римскими гражданами? — спросил Клодий однажды утром у Зосима.

Тот не знал, что и ответить.

— Рабов нельзя сразу превратить в граждан, — сказал Зосим наконец.

— Ты — сторонник рабства? — изумился Клодий.

— Нет. Но многих рабов и так через шесть лет отпускают на свободу, — проговорил Зосим не очень уверенно. Ему было обидно, что сам он выслуживал свою вольную потом и кровью в смысле самом прямом, а другим свобода достанется просто так, даже если они были трусами, лентяями и предателями.

— Обычно! — передразнил Клодий. — Обычно, но не обязательно. Даже совсем не обязательно. Эти люди — наш последний резерв. Других нет. Как говорится, дело дошло до триариев.[153]

— Дело может кончиться хаосом, — предрек осторожный Зосим.

— Или тиранией. Но придется рискнуть. Когда Рим доходит до самого края, он всегда сулит свободу рабам — во времена Ганнибала из них формировали легионы, Сулла отпустил тысячи рабов на свободу, и все эти новоявленные Корнелии стояли за него горой. Теперь вновь настал час опасности и смуты. Воображаю, как будет кричать Цицерон, какие проклятия сыпать на мою голову.

— Я все эти годы думаю и не могу понять… — начал и замолчал Зосим.

— Что не можешь понять?

— Из-за чего вы поссорились.

— Теперь это не имеет значения. Мы лишь считаем обиды.

В тот же день Клодий объявил, что, сделавшись претором, добьется, чтобы вольноотпущенники получили право голоса не только в городских, но и в сельских трибах. Это был дальний расчет, с прицелом на консилий: Клодий заранее обеспечивал себе значительную долю голосов, ибо вольноотпущенники составляли примерно четверть населения Республики. Да, Клодий знал, что рискует: пока что это заявление не могло принести ему голосов ни плебса, ни аристократов, зато злило и тех, и других. Но Клодию было плевать на опасности, он шел к цели. Дорога сворачивалась перед ним спиралью, и он шагал по ней, забирая все круче и круче. У него были планы насчет рабов, и хотя он не готовил еще законодательных предложений, но говорил открыто, что в будущем ограничит срок рабства десятью годами, подавая надежду тем, кто этой надежды был лишен. И рабство как таковое скоро кончится само собой, и всем от этого будет только благо, потому что вместо рабства будет просто десятилетний контракт на работу, а раб всегда трудится без охоты, и римляне сами это скоро поймут. А еще он даст рабам право голоса, и с согласия своего господина рабы будут голосовать в трибе хозяина. Клодий, говоря это, внутренне улыбался — он-то знал, что слово «согласие» — оружие обоюдоострое. Свобода — странная богиня. Если она томится в неволе, надо очень плотно закрывать двери и навешивать один замок за другим. А если приоткроешь щелку — она вмиг вырвется, улетит, и тогда никакая сила ее не удержит!

Клодий, принимая бесчисленных гостей в своем огромном атрии, украшенном сверкающими черными колоннами, рассказывал о своих безумных проектах, ни минуты не сомневаясь, что его все равно изберут, потому что Клодий не может провалиться на выборах.

А он, все такой же красивый, как и много лет назад, с шапкой каштановых кудрей, с точеными чертами и бледной кожей, голосом порой резким, порой чарующим, требовал от Рима невозможного. Слушатели зачастую его не понимали, но кивали в ответ. Стоило кому-нибудь упомянуть при нем имя Помпея — он начинал насмешничать, стоило сказать доброе слово о Милоне — он начинал язвить. Он заказал карикатурные статуэтки Милона и Марка Туллия и выставил в своем атрии на видном месте.

На салютации по утрам к нему всегда являлись сотнями, так что огромный атрий едва вмещал желающих; плебс на улицах приветствовал его неизменно восторженными криками; толпа следовала за ним по пятам, куда бы он ни шел; он по-прежнему был для них народным трибуном, хотя срок его полномочий давно истек. Зосим или раб-номенклатор, если Зосима рядом не было, записывал на вощеные таблички просьбы и имена просителей. К толпе неимущего свободного люда теперь прибавились еще и рабы. Невольники показывали сенатору свои рубцы от плетей и клейма, выжженные за малейшие провинности. Одни просили защитить от жестокости хозяев, другие — снять с них металлические ошейники.

«Подождите, — говорил он им, — скоро вас сможет наказывать только суд и только за преступления, а у каждого в суде будет защитник, как закон требует этого для римских граждан».