— Разумеется, там ловушка, — тут же призналась Полла. — Но мы сможем ее обойти.
— И много золота?
— Конная статуя богини Эпоны, — шепнула Полла на ухо Клодию. — Вокруг нее еще статуи, поменьше. И тоже из золота. Работа вам, римлянам, не понравится, на греческую не похожа, но металла много. Я все это тебе дарю. Знаешь, почему? Да потому, что я люблю тебя.
Клодий придержал коня, подождал, пока остальные окажутся рядом. Метель тем временем разыгралась не на шутку, снег валил и валил — и это после недавней оттепели. Если они сейчас свернут в лес, четверть клепсидры не успеет вытечь, как их следы уже заметет. Но золотая статуя…
— Там, в лесу, в пяти милях отсюда, святилище Эпоны и куча сокровищ, — сказал Клодий, когда остальные с ним и Поллой поравнялись. — А подле сокровищницы нас поджидают галлы. Это ловушка.
— Я, конечно, люблю золотишко, — признался Ворен. — Но жизнь я люблю куда больше.
— Золотая конная статуя, — уточнила Полла: голосок у нее в тот миг был точь-в-точь как у сирены. — Нужна тяжелая повозка, чтобы ее увезти.
Ворен закряхтел.
— А что делать с засадой? — спросил Клодий, уже внутренне готовый ввязаться в очередную авантюру, и даже не из страсти к золоту, а лишь потому, что такая возможность подвернулась. Впрочем, золото ему пригодится. Очень даже. Тем более, за эти деньги не придется потом отчитываться.
Но он не был уверен, что галлы согласятся преподнести Публию Клодию этот дар.
— … Я знаю дорогу в обход. Мы подойдем с другой стороны, оттуда нас не ждут, — завораживающе звенел голосок Поллы.
— Надо в ближайшем селении оставить почтарей, обоз и рабов, — решил Луций Ворен, — а сами вместе с охранниками верхами поскачем к святилищу. Не волнуйся, я не хуже любого в бою сгожусь. — Трое его спутников кивнули, подтверждая. — Щит ремнями привяжу к плечу.
Как тяжеленный римский щит — деревянный, обтянутый войлоком, с металлическим умбоном, весящим фунтов тридцать,[151]
Ворен собирался держать на культе, Клодий дознаваться не стал. Но поверил, что Ворен справится.Легионеры, составлявшие охрану обоза, радостно загудели. За снежной пеленой им уже мерещился блеск золотых статуй.
Полибий и Зосим переглянулись. Полибий был явно возбужден, Зосим же уныло равнодушен — он покорно склонял голову перед фатумом, а вернее — перед выбором своего патрона.
— Повозку надо взять, большую пустую повозку, — ворковала Полла. — Чтобы статую привезти.
— И еще крепкие веревки и блоки, — добавил Ворен. — Если статуя золотая, то ужас до чего тяжелая должна быть.
— Вдруг она слишком даже тяжелая, и нам придется ее бросить? — обеспокоился Зосим.
Ворен расхохотался:
— Чтобы римский центурион не смог утащить с собой добытое золото? Где ты такое видел?! Мы ее разобьем. Долото и молот — вот что нам еще нужно.
II
Снег был залит кровью. Полибий ходил среди убитых и снимал золотые торквесы с мертвецов. С полсотни трупов — пятьдесят торквесов, вот и вся добыча. Волосы галлов, обсыпанные известью, стояли дыбом даже после смерти, а лица скалились, будто еще надеялись достать зубами врагов. Один из легионеров пробил пилумом грудную клетку галлу, но тот еще дергался. А его убийца уже затих, ткнувшись щекой в снег возле врага. Снег подтаивал вокруг мертвого, но все еще теплого лица римлянина. Вокруг ног легионера снег тоже подтаял, а тот, что не подтаял, — пожелтел. Мочевой пузырь после смерти опорожнился.
Атака римлян была вполне ожидаемой — никто не стоял к нападавшим спиной, их встретили лицом к лицу. Но ярость и дикость галльских воинов уступила отлаженной машинерии легионеров. Римляне спешились еще загодя и в атаку шли, сомкнув строй. Галлы кинулись на римлян, едва завидели тех за редкими стволами подле поляны. Варваров встретил дождь из пилумов. За первым залпом последовал второй. А потом одновременно мечи ударили — будто огромный зверь вонзил зубы в людскую плоть…
Клодий со своими людьми остался верхом и прикрывал левый фланг этой атаки — посреди зимнего леса разыгрывалось сражение по всем правилам. Надо было зорко смотреть, чтобы римлянам никто не вышел в тыл. Легионеры быстро прорубились на поляну и принялись добивать галлов без всякого азарта, как будто делали привычную, но изрядно поднадоевшую работу.