Соперник Цезаря

В эту ночь за чертой священного померия в небольшой подгородной усадьбе Цезарь не спал. Он уже надел палудаментум[105] и выехал из Рима как проконсул, но все еще держался вблизи Города, ожидая, когда Клодий устранит двух самых опасных людей — говоруна Цицерона и главную опору сенаторов — Катона.

Сейчас при свете светильника Цезарь делал выписки из греческих трудов о военном искусстве Кинея[106] и Пирра. Почти вся карьера Цезаря, если исключить несколько эпизодов, до этого была карьерой гражданской. Он умел выступать перед толпой и сочинял неплохо. Квестором был хорошим. Эдилом — замечательным. Претором — тоже неплохим. Консулом — успешным. Но в Галлии он собирался воевать, потому что ему была нужна большая война и большая победа. Такая, какую одержал Помпей на Востоке. Но войны Цезарь коснулся, как говорится, краешками губ и кончиками пальцев.

Правда, была Дальняя Испания. И за победы там даже собирались дать триумф. Но кому нынче не обещают триумф! Не так уж трудно брать города, которые и так согласны открыть перед тобою ворота. Но все равно отдаешь приказ идти на штурм и грабить, потому что в Риме дожидается свора разъяренных кредиторов и надо чем-нибудь заткнуть жадные пасти. Потом все будет иначе. Он будет милосердным, потому что милосердие нравится толпе. Но до того как наступит час милосердия, придется пролить много крови. Цезаря это не смущало. Потому что это будет кровь воинов на поле брани. И льется она не по воле полководцев, а по воле богов. Могущественная Фортуна решает нашу судьбу.

Цезарь был уверен в конечной победе. Да, в победе он был уверен. И еще не сомневался, что оптиматы постараются его сожрать. Так что удаление Катона и Цицерона — всего лишь превентивный удар. С Катоном нельзя договориться, а вот Цицерона можно использовать. Но это потом. Сейчас пусть Клодий делает то, что делает. Надо только исключить возможность примирения между прежними друзьями. Клодий и Цицерон не должны помириться. Да, очень-очень кстати — такое бывает во время поспешных сборов — несколько бумаг из архива Цицерона исчезли. И среди них — мерзкий памфлет на Клодия, написанный сразу после суда над осквернителем таинств Доброй богини. Тогда после ссоры Цицерон дал себе волю, награждая дерзкого патриция самыми хлесткими эпитетами. Но консуляр не осмелился памфлет опубликовать. Возможно даже, он хотел это сочинение уничтожить. Но потом позабыл, и черновик так и остался среди свитков. Теперь с памфлета спешно изготовляют списки.

Цезарь улыбнулся: Клодия надо держать в узде, иначе с Бешеным не будет сладу.

Картина XIV. Дурнушка Клеопатра

Оптиматы пытаются мне противодействовать во всем. Вдруг заявили, что составят свои списки на получение хлеба. Я им ответил, что список будет один — мой. Чтобы устранить все разногласия, велел своим людям сжечь храм Нимф, в котором хранились цензовые списки граждан. Так что оптиматам придется заткнуться. Теперь существует только один список — тот, что составил Гай Клодий. Отцы-сенаторы в ярости. Я хохочу. Неужели они надеялись меня прижать? Да я как атлет, намазанный маслом, вывернусь из любого захвата.

Даже если смерть меня сцапает — и тогда увернусь.

Одно неприятно: восемь народных трибунов из десяти завидуют моим успехам и устраивают мелкие подлости. Стоило мне уехать из Города в Календы июня, как они попытались на заседании сената протащить решение о возвращении Цицерона. Хорошо, народный трибун Лиг на моей стороне, и он успел наложить вето.

Царь Птолемей Кипрский умер — принял яд, дабы не видеть, как римляне забирают его остров и распродают его сокровища. Ну что ж, я могу считать себя отмщенным — ведь из-за этого человека когда-то я чуть не погиб.

Из записок Публия Клодия Пульхра

Июль 58 года до н. э

I