Соперник

Тэйт как-то сказала мне, что обожает запах жженых покрышек, и это врезалось мне в память. Он был ей хорошо знаком и пробуждал массу воспоминаний. А мне аромат жареного мяса всегда навевал мысли о теплом летнем вечере у бассейна. Мама спрашивала, не хочу ли я еще баночку газировки. Отец – в те редкие случаи, когда бывал дома, – заведовал приготовлением мяса и болтал с друзьями. А я смотрел, как фейерверки взрываются на фоне чистого звездного неба.

Если не брать в расчет проблемы, которые были у меня в семье, – а в какой семье их нет, – я был счастливым ребенком. Несмотря ни на что, у меня было хорошее детство, и я никогда не мечтал о большем, не страдал от недостатка внимания и заботы.

Это был мой дом, и с ним было связано множество теплых воспоминаний. Только сюда мне хотелось бежать от проблем. Патрисия Карутерс может забрать наше имя, наши деньги, но дом она получит только через мой труп. Я должен был найти способ победить ее.

Я не знал, спит отец или нет, но знал, что он здесь. Его машина стояла на дорожке у дома.

Держась за руки, мы с Фэллон прошли через холл и повернули налево, к кабинету отца.

– Как думаешь, наши дети нас ненавидят? – донесся женский голос, и я остановился.

Приложив указательный палец к губам, я попросил Фэллон помолчать, и мы оба наклонились к приоткрытой двери, прислушиваясь.

– Не знаю, – ответил отец обреченным тоном. – Думаю, я не стал бы винить Мэдока, если бы он ненавидел меня. А Джаред тебя любит?

Кэтрин Трент. Вот с кем он разговаривал.

– Думаю, да, – мягко ответила она. – И если бы он завтра женился, я бы чертовски переживала за него, но была бы уверена, что он сделал это по зову сердца. Джейсон, посмотри на нас. Кто может быть уверен, что у них не выйдет в восемнадцать, когда у нас и в сознательном-то возрасте не вышло? Кто мы такие, чтобы судить?

Вот черт. Желудок вдруг словно в узел скрутило. Отец знал, что я женился.

Послышались тяжелые шаги.

– Дело не в этом, Кэтрин. Проблема в приоритетах. Моему сыну нужно окончить колледж, получить какой-никакой жизненный опыт. Перед ним открывается масса возможностей, а с учетом моих привилегий они становятся практически безграничными. А так у него появился отвлекающий фактор.

Я взял Фэллон за руку и посмотрел ей в глаза.

Из кабинета послышалось шарканье, а потом звук колесиков папиного офисного кресла и довольно громкий вздох. Должно быть, он сел. Прищурившись, я попытался понять, он зол или расстроен. Непонятно. Затем послышалось ворчание и тяжелое дыхание, частое и неровное, как будто он не мог отдышаться. Но, как выяснилось, на то была другая причина.

– Я все испортил.

Он запнулся, и я услышал, что он плачет.

– Тсс, Джейсон. Не нужно.

Кэтрин тоже начала плакать.

«И это мой отец, – подумал я. – Мой отец в слезах».

Сердце сжалось. Я опустил глаза. Фэллон поглаживала большим пальцем мою руку. Когда я поднял взгляд, у нее дрожал подбородок.

– Мой дом опустел, Кэтрин, – у отца был очень грустный голос. – А я так хочу, чтобы мой мальчик снова был здесь.

– Мы не были хорошими родителями, – задыхаясь, сказала Кэтрин. – Нашим детям пришлось мириться с нашим образом жизни, а теперь пришел час расплаты. У него появилась девушка, без которой он жить не может. Они поженились не ради того, чтобы сделать больно тебе, Джейсон. Они влюблены друг в друга, – я улыбнулся ее словам. – Если хочешь вернуть сына, – продолжила она, – нужно раскрыть шире объятия.

Я еще крепче сжал руку Фэллон и прошептал:

– Мне нужно пару минут побыть с ним наедине.

Она понимающе кивнула. Ее глаза были мокрыми от слез. Она прошла мимо меня и направилась в кухню.

Толкнув дверь, я увидел отца. Он сидел в офисном кресле и опирался локтями о колени, схватившись за голову. Кэтрин сидела возле него на коленях и, как я понял, пыталась его успокоить.

– Мисс Трент, – обратился к ней я, убрав руки в карманы куртки, – если позволите, я бы переговорил с отцом с глазу на глаз.

Они оба обернулись. Кэтрин встала.

Кремовое домашнее платье в красный горошек в стиле сороковых ей очень шло. Шоколадного цвета волнистые волосы – такие же, как у Джареда, – рассыпались по плечам, но отдельные пряди придерживали две заколки по бокам.

Мой отец, напротив, выглядел ужасно. Весь растрепанный (видимо, он на нервах много раз поправлял их руками), белая рубашка помята, синий шелковый галстук съехал набок. И он определенно плакал.

Отец застыл в кресле. Вообще у меня сложилось впечатление, что он был немного напуган. Кэтрин закашлялась.

– Конечно.

Когда она шла мимо меня, я поймал ее за руку, остановил, чмокнув в щеку, и благодарно улыбнулся.

– Спасибо, – прошептал я.

Глаза Кэтрин засияли, она кивнула в ответ и удалилась.

Отец не пошевелился. Я окинул взглядом комнату, вспомнив, что в детстве мне не разрешалось сюда заходить. Нет, он ничего от меня не прятал, особенно здесь. Но однажды он сказал, что в этой комнате «вся его жизнь» и детям тут не место.

Думаю, тогда я впервые осознал, что для него есть вещи важнее меня, вещи, которые он любил больше, чем семью.