Соперницы

Страстные мужские поцелуи наполовину заглушили эти слова. Теперь уже женщину мучил не столько стыд наготы, сколько подступавшее удушье. Кажется, она умоляла его о пощаде. Ёсиока тихо выпустил её из рук и уложил на постель, прикрыв холщовым стеганым халатом, но лампу не погасил и теперь. Он намерен был до последней складочки рассмотреть и нагое тело, и лицо, и гримасы женщины, мечущейся в постели и обмирающей в ожидании, когда радость пронзит тело, — и все это благодаря его, Ёсиоки, мужскому могуществу. Он всегда желал видеть все воочию, наблюдать пристально и без спешки — будь то наиболее острые мгновения из его собственного чувственного опыта или же самые неестественные сцены на картинках мастеров эротического жанра.

4 ПРИВЕТНЫЕ ОГНИ

Цветочный рынок на Гиндзе, всю ночь собиравший толпы народа, вчера уже кончился.[7] Сегодня, как только сгустились сумерки, из боковых улочек, где рядами тянулись дома гейш, стали слышны голоса уличных торговцев: «Конопляные черенки! Для приветных огней!»[8] Как раз в это же время — вероятно, что-то случилось — зазвенели колокольчики мальчишек-газетчиков, выбегавших из здания типографской конторы на центральной улице с криками: «Экстренный выпуск! Экстренный выпуск!» Из раздвижных решетчатых дверей там и тут слышалось, как бьют кремнем по железу, высекая искру «на счастье» для гейш, отправляющихся в колясках рикш по гостиным и салонам. Вся эта сутолока летнего вечера в городском квартале начала озаряться холодным сиянием молодой луны и вечерней звезды.

Из дома гейш «Китайский мискант» вышел старик.

— Что еще за экстренный выпуск, неужели самолет опять разбился? — Он в недоумении задрал голову к небу, и в это время из-за спины его послышался чарующий голосок гейши-ученицы:

— Хозяин, вы уже зажигаете приветный огонь?

— Да. — Старик все еще смотрел вверх, заложив руки за спину, потом пробормотал, словно сам себе: — Ведь Бон — праздник мертвых, а на небе в этом году молодой месяц…

— Хозяин, а это к чему, если в праздник Бон выйдет молодой месяц? — Будущая гейша Ханако дула в резиновую свистульку, которая была у неё во рту, и уж ей-то речи старика казались совсем странными.

— В комнате под божницей лежит то, что я купил для встречи душ. Ты ведь послушная девочка — будь добра, принеси.

— Хозяин, я сама вам костер разведу!

— Ну, неси, только осторожно. Смотри подставку не разбей.

— Не беспокойтесь! — на бегу ответила девочка Ханако, счастливая оттого, что сможет не таясь забавляться с огнем.

Она стремглав вынесла на обочину дороги глиняную подставку для приветного огня.

— Хозяин, уже можно? Я зажигаю!

— Ты вот что… Смотри, чтобы разом не загорелось! Это опасно. Ты потихонечку…

Не успел он это произнести, как прилетевший с главной улицы ветерок высоко раздул пламя, которое озарило алым отблеском густо напудренные щеки Ханако. Старик, сидя на корточках, сложил руки в молитве:

— Наму Амидабуцу! Наму Амидабуцу!

— Хозяин, гляньте-ка, и у сестрицы Тиёкити, и напротив — везде-везде зажгли огни! Красиво как, правда?

Окутанный дымом костров, зажженных в каждом доме по случаю праздника встречи душ, этот квартал, который, казалось, уже вошел в новую эпоху электричества и телефонов, явил несвойственную ему атмосферу теплоты и уюта. Старик из «Китайского мисканта», пригнувшись к самой земле, без остановки повторял слова молитвы, пока наконец не поднялся, потирая обеими руками поясницу. Годы его наверняка давно уже перевалили шестой десяток. Он был в застиранном и ветхом на вид летнем кимоно, подхваченном кушаком из черного атласа, — видно, перелицевали женский пояс оби. Хотя поясница старика пока еще не согнулась, на торчавшие из кимоно тощие руки и ноги было больно смотреть — казалось, что это одни лишь кости. Голова его была безупречно лысой, щеки ввалились, и цветущими на этом лице выглядели только белоснежные брови, которые густо нависали над веками, напоминая по форме кисти для каллиграфии. Однако взгляд его даже в старости был ясен, а гордая линия рта и красиво вылепленный нос заставляли усомниться в том, что этот человек всегда был владельцем дома гейш.

— Хозяин, посмотрите, сюда идет сэнсэй из Нэгиси!

— Где, который? — Старик прекратил поливать водой остатки догоревшего костра. — Верно говорят, у молодых глаза быстрые!

— Ну, как вы, все по-прежнему? — Большими шагами переступая через лужи на тротуаре, к дому приближался газетный беллетрист Кураяма Нансо, именно его ученица гейш Ханако назвала «сэнсэем из Нэгиси».