Соперницы

Комаё вдруг ощутила в груди какой-то ком, к лицу прилила краска. И все же, молча поднявшись с места, она подхватила подол кимоно и, пока спускалась со второго этажа, настроилась на совершенно иной лад. От недавнего уныния не осталось и следа — с её ремеслом хандрить не позволительно. Погрузившись мыслями в привычные заботы гейши о том, что надо бы поскорее найти гостя, отношения с которым дадут добрые всходы, она шла по извилистой галерее, пока в самом конце коридора не уперлась в дверь из древесины криптомерии. За дверью была кухня с дощатым полом, а дальше еще комнатка, площадью не больше трех цубо. Ее в свою очередь отделяла от внутренних покоев раздвижная перегородка, которая сейчас была полностью распахнута, однако увидеть убранство спальни мешала установленная уже у изголовья двустворчатая ширма. Видно было только, что из дыры, безжалостно проверченной в отделанном тростниковой соломкой потолке, свисает электрический светильник, а из-за ширмы поднимается сигарный дым.

Комаё чувствовала себя так, будто бы она внезапно опять вернулась в ту пору семилетней давности, когда она целиком зависела от своих хозяев. Уже прошло полгода после того, как Комаё снова объявила себя гейшей, однако все это время, зная себе цену, она вежливо уклонялась от предложений, которые ей делали в том или ином чайном доме, и надеялась поймать какую-нибудь птицу высокого полета. Поэтому на самом-то деле до сегодняшнего вечера ей ни разу еще не доводилось прислуживать гостю за ширмами.

По правде говоря, Комаё собиралась укрыться за ширмой во внутренних покоях, а потом подать голос или как-то иначе привлечь внимание Ёсиоки. Но раз уж он оказался там раньше, то теперь было бы неловко просто молча войти в комнату. Раздумывая о том, как же ей поступить, она застыла на месте, но тут он, к счастью, услышал, что в помещении кто-то есть:

— Это ты, О-Тё?

Воспользовавшись тем, что он окликнул по имени служанку, Комаё отодвинула ширму и присела рядом:

— Чего-нибудь изволите?

Ёсиока был уже в банном халате и с сигарой во рту сидел на постели, скрестив ноги. Он повернулся к ней и усмехнулся:

— Ах это ты…

Комаё почувствовала, что лицо снова вспыхнуло и что в груди не хватает воздуха, однако она продолжала молча сидеть возле изголовья, опустив глаза.

— Ну, как ты? Времени-то сколько прошло… — Ёсиока осторожно положил руку ей на плечо.

Чтобы сгладить неловкость положения, Комаё пыталась нащупать в рукаве матерчатый портсигар и бормотала:

— Странно как, да? Когда все уже осталось так далеко позади… Вдруг, неожиданно, каким-то чудом…

Ёсиока из-за плеча женщины пристально разглядывал её профиль, в голосе его появились теплые нотки:

— Комаё, ты сегодня не торопишься? Сможешь побыть подольше?

Комаё, не давая определенного ответа, с улыбкой посматривала на Ёсиоку снизу вверх — она как раз в это время пыталась зубами развязать шнурок мешочка, который служил ей портсигаром.

— А ваши домашние разве не будут волноваться?

Ёсиока взял Комаё за руку.

— Дома не обращают на это внимания. Да и я теперь не могу пускаться в такие загулы, как во времена студенчества. Вот когда было настоящее веселье!..

— Это правда. Где только вы не бывали тогда, как только не развлекались! А что, если бы вы теперь, как в былое время, пропали на несколько дней? — Комаё наконец-то закурила папиросу и взглянула в лицо Ёсиоке. — Тогда уж ваша супруга рассердилась бы наверняка!

— Ах, ты о жене! Она уже устала возмущаться моим развратным поведением и больше об этом и речи не заводит.

— Ну, может быть, кто-то из гейш рассердился бы… — Комаё, видимо, уже преодолела смущение и, полулежа на боку, облокотилась на край постели. — Если кто-то из них заикнется об этом — что ж, я найду, что сказать в ответ! Вы не против?

— Ты о чем?

— Ведь со мной у вас старая дружба, не то что с другими гейшами. Правда же?

— Да уж, мы с тобой больше десяти лет знакомы… — Ёсиока рассмеялся.

— Что-то у меня сегодня голова разболелась… Душно было в театре, разморило, наверное… — С этими словами Комаё вытащила из-за широкого пояса оби кончик шнура, которым крепится бант на спине, и принялась его развязывать. — Больно-то как! — охнула она вдруг.

— Что с тобой?

— Никак не развязать. Потому что я слишком туго затягиваю. Ой-ой-ой, больно! Вон и пальцы покраснели. — Она показала мужчине руки. — Я люблю, чтобы пояс плотно сидел. Если не затяну так, что дышать нельзя, — чувствую себя не в своей тарелке.

Прижав подбородок к груди, Комаё сосредоточенно пыталась развязать узел на шнуре, но он, по-видимому, никак не поддавался.

— Ну, что там? Покажи-ка… — Ёсиока на коленях подполз к ней.

— Твердый такой, тугой… — Комаё предоставила мужчине развязывать шнур, а сама один за другим стала вынимать из-за пояса различные предметы: пакетик туалетных салфеток, записную книжку, зеркальце, футляр с зубочистками…

— И правда, какой жесткий шнур! Тебя можно только пожалеть…