Сопка голубого сна

— Не будем терять времени, дорога каждая минута. Я к тебе, Бронек, приехал за советом.

— Что случилось?

— Сегодня ночью телеграфист в Нижнеудинске получил телеграмму для передачи в Красноярское жандармское управление: доставить ссыльную Барвенкову в Главное управление под конвоем. Телеграфист направил телеграмму по адресу, но сообщил о ней по телефону Любочкину, тому, что у Зотова работает. Тот сразу на коня и ко мне. Барвенкова, узнав, побледнела как мел, все, сказала, дознались. До чего дознались, подробно не объяснила, только в общих чертах. Она в 1907 году работала с Лениным в Швейцарии и приехала в Россию с важным партийным поручением от него. Ее взяли случайно, по другому, пустяковому делу, а до того, главного, не докопались. Теперь это, очевидно, раскрылось и ей грозит каторга... Надо ей бежать или нет?

— Надо.

— Это, в общем, нетрудно. От нас по реке Уде, по льду, она за четыре дня доберется до Нижнеудинска, там сядет в поезд, и поминай как звали. Сегодня суббота. Вряд ли за ней пошлют конвой прямо в субботу. Самое раннее — в понедельник. Из Красноярска к нам жандармы будут ехать неделю. Барвенкова успеет за это время бесследно исчезнуть, тем более что, пока в Красноярском жандармском управлении узнают о побеге и объявят розыск, пройдет еще семь дней. К тому времени она уже будет снова далеко от железной дороги. Правильно я говорю?

— А кто ее отвезет в Нижнеудинск?

— То-то и оно. Нас, социалистов, кроме нее, в Удинском двое — Фрумкин и я. Фрумкина ты знаешь, заядлый марксист, но к лошади боится близко подойти. Я у всей деревни на виду. Если жандармы не застанут Барвенкову, они первым делом кинутся ко мне. Остаешься ты.

— Я?! Почему ты меня в это впутываешь?

— Потому что ты охотишься на соболей где-то далеко в тайге и тебя никто не заподозрит. Да и для тебя это будет с пользой. Ты меня прости, но я в курсе твоих дел, мне написали. Там мнения расходятся, для одних ты сволочь, для других герой. Но если ты, Бронек, спасешь товарища из русской социал-демократической партии, ни у кого язык не повернется сказать, что ты провокатор.

— Да, но если нас с ней поймают, будут говорить: ну да, влипла потому, что доверилась провокатору!

Он задумался.

— Бронек, согласись во имя социалистической солидарности! Ведь человек на каторгу пойдет!

— Ты мне о каторге не говори! Я ее испытал, знаю, что это такое... Ну ладно. Но без оружия я не поеду.

— Будет тебе оружие.

— Это, понимаешь, на всякий случай. Мало ли что: волки нападут или разбойники. Да и если провал... Хочу быть реабилитированным хотя бы посмертно.

Сзади прозвучал Евкин голос:

— Я знаю, как сделать, чтобы все прошло благополучно.

Они оглянулись.

В дверях стояла Евка с самоваром в руках. Бронислав сказал быстро:

— Она свой человек!

Евка, бледная, поставила самовар на стол.

— Кончился сезон. Охотник едет в город продавать шкурки...

Она подошла к образам и достала спрятанные за ними пожелтевшие бумаги:

— Вот Лукашки, брата моего, документы. Свидетельство о рождении и справка из волостной управы о том, что он охотник...

Бронислав прошептал, целуя ее в лоб:

— Хорошая ты моя...

— Ведь речь идет о человеческой жизни, правда? — ответила Евка.— Поедешь, Бронек, спасешь женщину. Да поможет тебе Богоматерь Казанская... Выпейте чайку, подкрепитесь — и в путь. Только вот лошади ваши, Иван Александрович, очень устали с дороги. Оставьте их здесь, а моих возьмите...

На следующее утро они приехали на пустую заимку Шестакова в пяти верстах от Удинского, в лесу на берегу Уды. Распрягли лошадей, перенесли вещи в избушку, затопили печку.

— Теперь можешь спать до вечера,— сказал Васильев,— а я тут поищу надежного помощника. Надо найти предлог для отъезда Барвенковой из дома дней на семь-восемь. У нее тут друзья, Хомяковы, живут на хуторе в двадцати верстах от Удинского, и она иногда ездит к ним на недельку-другую. Получится вполне естественно, если Хомяковы пришлют за ней теперь, позовут, скажем, на именины старшей дочери. Надо только, чтобы возчик и лошади были из другой деревни, не знакомые хозяйке Барвенковой, Степанихе. Это ужасно любопытная баба, всюду сует свой нос.

Бронислав остался один. Приготовил себе завтрак, поел, напоил успевших тем временем остыть лошадей, задал им овса и сена и вернулся в избушку. Расстелил на печке одеяло, не из 30, а из 36 заячьих спинок, большущее одеяло, сшитое Евкой неделю назад, разулся, закутался и заснул, с заряженным ружьем под рукой и с Брыськой, караулившим у порога.

Проснулся он когда было уже темно. Затопил печку, и тут появились Васильев с незнакомым молодым мужиком.

— Вот он, надежный помощник, только лошадей у него нету. Давай своих.

Они вывели пару гнедых, запрягли, уехали.

Бронислав плотно поужинал, напился чаю, выкурил трубку, сложил все вещи и стал ждать. Вскоре вернулся Васильев с Барвенковой. Мужика с ними не было.

— А тот где?

— Слез за деревней. А я сел. Ну, давай свои пожитки.

Они перенесли на розвальни связки шкурок, которые Бронислав собирался продать в Нижнеудинске, одеяло, бурку, съестные припасы и ружье.