Сопка голубого сна

Следуя его совету, мы пришли на следующий день в деревню, где и расстались. Мои спутники направились за Нарев, в Ружаны, а у меня началась лихорадка, и я хотел попасть к родителям, жившим тогда у Дорантов. Не помню фамилии добряка, который приютил меня в избушке в саду, дал чистое белье, потому что я весь обовшивел, напоил лекарством, накормил и посоветовал отдохнуть. Я заснул и проспал до вечера. Тогда меня разбудили, снова дали поесть и за чаем объяснили, как ехать. Тот добряк составил кратчайший и самый безопасный маршрут.

Не знаю, сколько я ехал, но к вечеру добрался до шоссе Пултуск — Насельск, которое надо было пересечь. И тут возница мой, вздрогнув, сказал: «Казаки!» Действительно, все шоссе вдали было забито казаками, двигавшимися в нашу сторону. Возница подстегнул коней и в несколько минут домчал меня до помещичьей усадьбы с садом и большим домом. Тут он придержал коней и сказал:

— Прыгайте и спрячьтесь у пана Горского, а я поеду дальше, иначе нам обоим несдобровать.

Прыгая, я услышал цоканье копыт по шоссе, зацепил брюками за какой-то гвоздь, раздался треск, я помчался к дому, забежал в сени, тут какая-то барышня схватила меня за рукав: «Скорее за мной в сад, казаки вот-вот нагрянут! Бегите налево, через спаржевые грядки, потом через забор и на гумно, там спрячетесь!»

Я был послушен как ягненок, стрелой прошмыгнул между спаржей и кучами навоза, сиганул через забор, влетел в какой-то сарай, заставленный инвентарем, забился в угол так, что, казалось, найти меня невозможно. И спасся!

Я долго просидел в темноте, наконец слышу, кто-то входит и говорит словно про себя: «Опасность миновала, можно идти в дом». Я вышел из своего закутка и тихонько свистнул, тогда незнакомец подошел ко мне, «барин просят вас зайти», и отвел в усадьбу. Меня любезно встретил мужчина средних лет, светловолосый, полный, с ним был мальчик лет 7—8 и девочка постарше, а в дверях стояла молодая еще женщина, очевидно хозяйка.

— Я видел в окно, как вы прибыли,— сказал хозяин.— Узнал соседских лошадей и ямщика, а по вашему внезапному прыжку с телеги и оленьему бегу к дому догадался об остальном. Поэтому я и поручил спрятать вас поскорее. У нас могли быть крупные неприятности.

Тот ямщик, Войцех, оказался хитрющим мужиком. Как только я спрыгнул, он кинул на переднее сиденье мешок, сам пересел назад, на мое место и, будто не видя казаков, выехал из усадьбы снова на большак. Часть казаков бросилась его догонять, остальные, во главе с офицером, ворвались в дом. Вскоре привели Войцеха. Но сколько ему ни твердили, что он вез кого-то, что в телеге были двое, он упрямо повторял, что барин посылал его по своим делам и что казаки, должно быть, приняли мешок с овсом на переднем сиденье за человека. Даже когда его разок-другой огрели кнутом по спине, он продолжал стоять на своем. Те, что ворвались в дом, тоже ничего не узнали. Слуги говорили, что никого не было, никто не приезжал. Офицер, колеблясь, не произвести ли обыск, обратился к старшему уряднику, тот доложил, что слуги никого чужого не видели. Хозяйка предложила офицеру осмотреть весь дом, но тот отрицательно покачал головой и уехал со своими казаками.

Вот тогда меня и позвали. Я был ужасно смущен, так как, сидя в темноте в сарае, ощупал свои брюки и убедился, что при прыжке с телеги в клочья разорвал их сзади, поэтому на все уговоры гостеприимных хозяев снять пальто и сесть к столу подкрепиться я твердил, что совсем не голоден, что я грязный, что боюсь возвращения казаков. Наконец хозяин решительно велел мне снять пальто. Я ответил, что не могу этого сделать. Тогда он покраснел, схватил меня за руку, потащил по коридору в свой кабинет и запер дверь на ключ. Делать нечего, пришлось все рассказать. Он хохотал до упаду, достал из шкафа свои брюки для верховой езды, я переоделся, кинул свои отрепья в печку, и мы отправились ужинать.

После этого приключения я уже благополучно добрался до дома. Когда я вошел, мать стояла на коленях и молилась перед сном. Увидев меня, она расплакалась от радости и страха. Я рассказал ей всю правду, не мог не рассказать, под пальто ведь на мне была военная форма, кроме того, я то и дело почесывался, так как меня донимали постоянные спутницы партизан, прочно обосновавшиеся в моем белье. После нежных объятий я все с себя скинул, мать вымыла меня в корыте с горячей водой, а все мое барахло мы бросили в еще раскаленную печь «для дезинфекции».

Мы почти до утра проговорили о моих похождениях. Отцу решили пока не рассказывать правду, он ужасно сердился на брата Станислава, который вот уже три месяца воевал в маленьком конном отряде «Соловей», непрерывно устраивавшем набеги на москалей в районе Пултуска, Макова, Радзимина и Модлина. Отец вообще расстроен восстанием, говорила мать, предвидит неизбежное поражение, множество бессмысленных жертв; он не верит ни в какую помощь из-за границы, называет наше выступление дуростью и в отчаянии оттого, что даже умные люди дали себя околпачить...