Сопротивление большевизму. 1917-1918 гг.

– Да, да. Идемте. А вы оставайтесь здесь и всем передавайте, что сюда идет народ. – И я повторил известие, с которым прибежал.

– Позвольте вас взять под руку, – предложил мой провожатый, когда мы скрылись за поворотом.

– Спасибо. Только с левой стороны, – быстро попросил я его от мелькнувшего соображения: «Почему он так быстро предложил свои услуги… и вообще, как странно он держится, почему он дернулся корпусом вперед, когда я говорил, что сюда идут отцы города? Ясно, ему это не понравилось… уж не он ли посылал отсюда пакет за № 17?» – работало напряженно какое-то растущее чувство недоверия к спутнику, что-то болтавшему, что ускользало от моего слуха.

По мере приближения к цели спутник все круче и круче менял темы разговора, а я все ленивее ворочал языком и чаще стал останавливаться, чтобы, опершись спиною к стенке, внимательнее рассмотреть лицо, руки и одутловатости карманов. «Странно, – упорно сидела все одна и та же мысль в голове. – Я его раньше все как-то не замечал, и почему он без винтовки, или револьвера, или шашки? И что он может без них тут делать? Нет, определенно здесь дело нечистое», – заключал я и принимался идти дальше, чтобы через сотню шагов остановиться и снова обдумать те же вопросы. Но вот он, слегка запнувшись, с налета задал вопрос, не могу ли я использовать его желание быть полезным делу защиты Временного правительства и, если понадобится, занять его так, чтобы сами члены Временного правительства видели его усердие, за что его, после подавления мятежа, произведут в корнеты флота…

– Господин поручик, – повышенно закончил он, спотыкнувшись на слове «флота», свою просьбу.

Я от неожиданности сопоставления корнета с флотом слегка вздрогнул и искоса взглянул на него снизу вверх. Он тоже смотрел на меня. «Матрос», – выросла догадка…

– Что же, я с удовольствием сделаю это, – с трудом проговорил я, в то же время сжимая рукоятку нагана.

– Покорнейше благодарю! – освобождая свою правую руку, ответил он. – Вы бы отдохнули, господин поручик, на вас лица нет, – остановился он с предложением, засунув освобожденную руку в правый задний карман.

В коридоре, в который мы вышли с большой мраморной лестницы, была полутемнота и полное отсутствие какой-либо человеческой фигуры. В висках стучало, во рту было нехорошо. «Кто раньше?» – мелькал вопрос в голове, с жадностью улавливавшей доносящиеся звуки гула голосов из светлой полоски конца коридора. И вдруг из распахнувшейся двери, слева от выхода с лестницы, вышли с тяжелыми шагами, эхом покатившимися по коридору, один за другим пять юнкеров.

– А какой у меня револьвер, я всегда с ним, – смущенно говорил мне вольноопредляющийся верзила, вытаскивая правую руку и нерешительно подымая ее кисть с зажатым в пальцах браунингом.

– Хороший, но вы не играйте им! Оружием не играют, – наставительно громко произнес я ответ, хватая левой рукой за его кисть с револьвером и подымая свой наган правой рукой. – Играя – можно убить, – кончил я.

Находившиеся в нескольких шагах юнкера-ораниенбаумцы уже стояли рядом.

– Бросьте револьвер, вы не умеете с ним обращаться! Взять его! – приказал я юнкерам, когда браунинг упал из разжавшихся пальцев. – Я арестую вас! Ведите в Портретную галерею! – отдал я приказание юнкерам, внутренне поражаясь ровной, четкой интонации собственного голоса в то время, когда сердце готово было выскочить из груди.

В Портретной галерее, куда я вошел с юнкерами и нечаянным пленником, стоял в воздухе Содом и Гоморра. Строились какие-то юнкера, то вбегая в строй, то выскакивая из него. От шума и света и предшествующего волнения я остановился, чтобы разобраться в впечатлениях. Прямо передо мной стоял комендант обороны, правее – Пальчинский, кричащий негодующе на поручика Лохвицкого, с совершенно искаженной физиономией, что-то в свою очередь кричащего Пальчинскому. А еще ближе, направо, у незамеченной мною деревянной загородки-будки стоял поручик Скородинский и двое юнкеров на часах. Из загородки доносились какие-то грубые восклицания и смех.

– Господин полковник, я приказываю арестовать этого большевика, – указывая на Лохвицкого коменданту обороны, горячился министр.

– Черт знает что! Второй офицер оказывается большевиком! – кончил, приходя в себя, Пальчинский и, отвернувшись от поручика к строящимся юнкерам, стал торопить построение.

– А, вы пришли! Это превосходно. Вот, господин министр, офицер, за которого я вам ручаюсь, – указывая на меня Пальчинскому, продолжал комендант обороны.

– Не зевайте, – бросил я юнкерам и подошел к начальнику обороны с докладом о положении вещей внизу и об аресте мною, за странное поведение, вольноопределяющегося, в котором я подозреваю матроса, но в чем убедиться документально не успел.