Сопротивление большевизму. 1917-1918 гг.

Во время этих приказаний я приблизился к двери и открыл ее, и в тот же момент в нее проскользнул поручик Лохвицкий и, поймав за пуговицу жакета А. И. Коновалова, начал доказывать ему бесполезность дальнейшей борьбы.

Изумленные министры пододвинулись и начали вслушиваться в развиваемую Лохвицким тему.

Мне было досадно и смешно. Взять его за плечи и вывести мне представилось актом довольно грубым в отношении министров, поэтому я его ущипнул, но он только отмахнулся рукою. Меня это задело, и я объявил, что поручик контужен в голову на фронте, – что соответствовало истине, – и поэтому прошу разрешения его увести. Но мне ответили, что в том, что он говорит, есть интересные данные и поэтому я могу без стеснения его оставить.

– Слушаюсь, – стереотипно ответил я, повернулся и вышел.

Выйдя в зал, я снова почувствовал прилив бесконечной слабости от неожиданно для меня родившегося какого-то чувства симпатии к этим людям, в сущности покинутым всеми, на волю взыгравшегося рока. «Бедные, как тяжело вам».

– Господин офицер, господин офицер, – внезапно раздался зов сзади.

– Это вас зовут, – сказал мне мой спутник.

Я обернулся. Ко мне из кабинета заседания правительства большими шагами быстро приближалась высокая, стройная фигура Пальчинского.

– Сейчас звонили по телефону из городской думы, что общественные деятели, купечество и народ с духовенством во главе идут сюда и скоро должны подойти и освободить дворец от осады. Передайте это коменданту обороны для передачи на баррикады и оповещения всех защитников дворца, – говорил взволнованно министр. – Подождите, я… – Но его перебили передачей из кабинета приглашения подойти к телефону. – Хорошо, бегу! – крикнул он и, снова обращаясь ко мне, добавил: – Вы сами, пожалуйста, тоже распространяйте это. Это должно поднять дух, – отходя от меня, закончил он отдачу распоряжений.

Это известие о шествии отцов города и духовенства подняло меня. И мне стало удивительно легко. «Это поразительно красиво будет», – говорил я сопровождавшему меня юноше.

Юноша сиял еще больше меня. Но вот Портретная галерея, и я, несколько сдержав выражения своей экзальтированности, выбежав на середину галереи, прокричал новость юнкерам.

– Ура! Да здравствует Россия! – закончил я сообщение новости и, под общие торжественные крики «Ура!» юнкеров, побежал дальше, останавливаясь перед группами юнкеров и делясь с ними приближающейся радостью.

А в это время снова начала разговаривать с Невы «Аврора».

– Будьте добры, помогите мне, – говорил мне юноша, оказавшийся офицером-прапорщиком, только на днях приехавшим в отпуск к родителям с фронта и вот сегодня проникнувшим во дворец, – разделить участь юнкерства и тех сыновей чести, которые служили в армии не из-за двадцатого числа, а в силу уважения к себе, как детям большого, прекрасного народа. Вы это можете сделать, – убеждал он меня, – предоставьте мне нескольких юнкеров, и я организую вылазки. Позвольте, позвольте, – предупредил он готовый было сорваться у меня протест. – Я уже ходил, но один. Я пробрался за баррикады и, вмешавшись у Александровского сада в толпу осаждающих, бросил три гранаты. Это же была картинка! Правда, помогите, – просил юноша.

Но я отказал. Одно дело – грудь на грудь идти и другое – из-за спины. И среди кого? Рабочих, отуманенных блестящей, как мыльный шар, фантазией…

– Нет, – говорил я, – право, невинной крови не надо. Вот подойдут горожане с духовенством, и это, поверьте, окажется сильнее, чем «Аврора» с их стороны и вылазки такого сорта, как вы предлагаете, – с нашей. Оставьте честь метаний бомб из-за угла господам Савинковым, – урезонивал я горящего жаждою боя прапорщика.

– Вы правы; я не подумал с этой точки зрения, – согласился со мною юноша.

За беседой мы незаметно достигли поворота коридора в первом этаже к выходу под аркой, где нам снова попалось двое юнкеров и какой-то дворцовый служитель, стоявший прислонившись к стенке и беззаботно курящий махорку, напомнившую мне, что я давно не курил. Я остановился и попросит у него папиросу. Он охотно исполнил мою просьбу, но от денег отказался. Я закурил и пошел дальше, за поворот.

– Господин поручик, – вдруг остановил меня один из двух юнкеров, попавшихся навстречу до поворота. – Господин поручик, этот человек, у которого вы брали папиросу, кажется, большевик. У него под тулупом болтаются гранаты. Мы давно за ним следим. Он кого-то здесь ждет, – доложил юнкер свои соображения о здоровеннейшего роста субъекте, принятом мною за дворцового служителя.

– Так, отлично! Будьте внимательны! Я сейчас проверю, – поворачиваясь обратно, приказал я юнкерам.

– Послушайте, скажите, что вы здесь делаете? – подходя почти вплотную, задал я прямо вопрос человеку в тулупе и валенках. И, не давая возможности произнести что-либо в ответ, я быстро оборвал крючок воротника и задернул его на плечи, связав, таким образом, свободу действия рук.

Эффект был ошеломляющий как для него, так и для меня: на раскрытых плечах лежали солдатские погоны Семеновского полка, а за поясом торчало два револьвера и висело несколько гранат.