Сопротивляйся

Когда молчание становится невыносимым, мне хочется закричать, но он начинает первым. Хладнокровно, без сомнений и предисловий говорит:

– Я купил их для нас.

К горлу подкатывает тошнота.

Не помню, чтобы когда-то он смотрел на меня так. Будто не хочет видеть. Больше никогда.

– Я не знал, что у тебя с предохранением после родов. У нас долго не было секса, я не знал, я думал, будет лучше иметь презервативы. Я отдал один твоему брату.

В сгустившейся тишине давлю застрявший в горле хрип. Мне так больно, что хочется умереть.

– Ты дура… – хрипло сообщает Руслан. – Ты просто… дура… ты, блять, дура! – орет так, что я вздрагиваю.

Запустив руки в волосы, зачесывает их назад.

– Не было никого, кроме тебя. Идиотка!

– Руслан… – сиплю, шарахнувшись.

– Пошла ты! – орет, указывая пальцем на дверь. – Пошла ты нахер!

Развернувшись, он идет прочь, по дороге сгребая ладонью все, что лежало на комоде. Маленький светильник, какие-то маленькие подобранные дизайнером детали. Все это с треском разбивается о плиточный пол, создавая дикий шум, от которого я закрываю руками уши.

Я слышу похожие звуки из гостиной.

Пытаюсь дышать, но не выходит.

Схватив с пола свою куртку, выскакиваю за дверь, понятия не имея, куда мне идти.

Глава 31

Наши дни

Оля

– Ты сегодня что, с похмелья? – голос матери звучит с претензией, и я ее не виню.

Размешивая в сковороде рагу, бессмысленно пялюсь на узор кухонного фартука в доме своих родителей. В груди настырно давит. Я зря решила, будто смогу выдержать эту субботу в компании кого-то, кроме Миши и себя самой.

Мне нужно было притвориться больной. Да, нужно было сказать, что я мертва, только это моя мать посчитала бы достойной причиной пропустить семейный обед, но мы давно здесь не были, и я просто… сдалась…

– Все нормально, – говорю ей. – Голова болит.

– Дай мне… – она забирает у меня столовую лопатку, оттесняя от плиты. – А то мы до вечера не поедим.

Отойдя к окну, кладу ладони на батарею, надеясь, что это поможет согреться, но даже получасовое стояние под горячим душем не помогло моим внутренностям разморозиться.

С тех пор как я ушла из его квартиры, мне холодно.

Это было вчера, и ни на одну чертову секунду этих суток я не смогла согреться. Опустошение – дерьмовый источник тепла, а именно так я себя и чувствую. Пустой. Потерявшей все ориентиры. Даже свою злость. С ней было в триллион раз понятнее, а теперь я не понимаю ничего.

Во дворе за окном Миша помогает своему деду колоть дрова. Напрягаясь изо всех сил, катит ему большое полено, то падая на колени в подтаявший снег, то вставая на ноги.

Мама принимается нарезать салат, до которого мои руки так и не дошли.

От запахов еды меня тошнит.

Мне хочется свободы. Выскочить на улицу и бежать куда-нибудь, тоннами глотая свежий воздух, иначе крутящиеся мысли и воспоминания сделают из меня кисельную жижу.

– Если болит голова, иди полежи, – говорит мама серьезно. – Толку от тебя все равно мало.

Развернувшись, выхожу из кухни и сворачиваю в коридор.

В доме тихо, здесь нет никого, кроме нас.

Комната, которая когда-то была моей, теперь принадлежит Мише. Здесь больше нет моих вещей, только его, но среди его вещей мне спокойно, как нигде.

Взяв со стула маленькую толстовку, прижимаюсь к ней лицом, чтобы заглушить всхлип, который рвется из горла. Я так давно не плакала из-за отца своего ребенка, что сейчас легко позволяю себе это. Может быть, эти слезы смоют опустошение, от которого так омерзительно тошно.

Еще два дня назад я знала, кто я такая, а теперь уже ни в чем не уверена, и стены родного дома только сгущают краски. Я здесь не была свободна. Никогда. Я стала свободна только тогда, когда Руслан меня отсюда забрал. Со всем почтением к моим родителям и ясным пониманием того, что они от этого не в восторге.

Ведь у него ничего не было. У нас ничего не было. Съемная квартира с древним ремонтом и такой же древней мебелью. Мы были счастливы в ней, как больше не были счастливы никогда.

Мы не справились. Не справились тогда, а сейчас все в миллион раз сложнее. Ничего не будет, как раньше. Это невозможно!

Ложусь на кровать, прижимая к себе Мишанину подушку.

Веки дико тяжелые, очевидно, результат того, что я всю ночь держала их открытыми не в состоянии просто взять и уснуть.

“В нашем районе тихо, как в могиле. Частный сектор, но при этом самый центр города. Я хожу в универ пешком, а такое позволить себе может мало кто в моей группе.

– Я типа должен тебя отпустить? – хрипловатый шепот рядом с моим ухом.

За спиной забор родного дома, к которому я прижата сильным мужским телом.