Сор из избы

Над головами комсомольцев кружили белые птицы, стремительные и крикливые, полет их был неровный, волнами. «Похоже, чайки! — дивился Леша-комсорг. — Почему здесь?»

— Друзья! — торжественно сказал Леша-комсорг под крики вспугнутых птиц. — Мы начинаем великое дело!..

Он не винил тех, кто много лет вез и сваливал сюда отходы. Наверное, они не могли иначе, другое было время и силы, короче говоря, недоставало ни времени, ни сил. Суть проблемы Леша не успел изучить и потому глядел просто.

— Ходят слухи, что наш завод считают самым грязным и некультурным в городе, не считая графитовой фабрики, та черным-черна, графит наложил отпечаток. Но мы выпускаем не графит?! Откуда такие слухи, в чем причина?..

Леша притопнул ногой:

— Вот она — таблица Менделеева, под ногами! Здесь все: цветные, черные, драгоценные, если покопать…

Вернем утерянное поколениями добро! Само оно, между прочим, не вернется и останется в дерьме… Простит нам такое история? Нет, не простит.

Леша со знанием дела выбрал ломик, в истории он хотел остаться человеком дела, а не слова, красиво говорить у нас умеют, вдохновляя других. Он забыл, что в машине лежит мешок с сувенирами, абонементы на хоккей и билеты в филармонию на заезжих знаменитостей. Поработав ломиком и набив мозоли на руководящих ладонях, Леша вдруг подумал, что абонементы, даже на хоккей, — пустяки; своевременная идея, двинутая в массы, сильнее всяких стимулов, вплоть до импортных портков с наклейками.

Леша плюнул на мозоли и по примеру Галкина стал выворачивать из шлака трубу, уходившую корнем, казалось, в самое сердце отвала.

Галкина можно было записать в комсомольский актив, в нем чувствовалась личность, собственное мнение, позиция. Таких людей Леша уважал. Позиция могла быть ошибочкой, спорной и даже роковой, из тех, что ломают жизнь молодому упрямцу, но Галкину в данном случае повезло: он в коллективе и делает то, что нужно. Именно так старался жить сам Леша и другим советовал. Он приучил себя к анализу, стараясь подвести итог прожитому дню. И то, что его устраивало вчера, назавтра казалось мелко и мало. То был признак роста. Для верности он спрашивал у товарищей, знакомых — так ли он живет и сколько сделал… Леша хотел быть впереди по праву, не по должности, и взял это за правило еще в школе. Потому, наверное, его кандидатура в секретари школьной комсомольской организации никогда не вызывала возражений, утверждали единогласно, вплоть до последнего звонка. Теперь Леше хотелось бы знать, что думает о нем Галкин. Он закончил школу на три года поздней Леши и должен был знать, кому обязана школа поисковой работой, музеем, диспутами.

Но Галкин ни вспоминать, ни разговаривать не хотел, а может, делал вид, что ему наплевать на все и хочется работать. Перекуров он не делал, по сторонам не глазел. Леше стало скучно, и он перешел в другой конец отвала, раздумав брать нелюдимого Галкина в актив. В другом конце было шумно и весело и работа походила на спортивное состязание: кто больше поднимет и дальше бросит.

Охотились за цветными и драгоценными, зарываясь в шлак по уши, а черный оставляли Галкину. Он не роптал и не отказывался, видимо, знал себе цену и не желал казаться лучше, чем есть. «Пожалуй, на наго можно положиться», — подумал Леша-комсорг на исходе второго часа: спина у него одеревенела и требовала передышки, но расслабиться раньше Галкина комсорг не хотел и ждал, когда тот скиснет. Галкин не скисал, работал играючи, увлекаясь и сам того не замечая, прибавлял в скорости, словно боясь, что не успеет, отвал велик, а день короток.

«Он игнорирует маленькие радости ради большого», — определился Леша. То было вовсе не признаком дремучести Галкина.

К обеду на отвал поднялся коренастый корреспондент областного радио Андрей Суворов. Маленький, худощавый он казался не старше Леши, походил на практиканта, хотя работал на радио уже двадцать лет, и давно разменял четвертый десяток. Держался Суворов просто, но пристально глядел в глаза. Фальшь он не выносил, обман, приписки, общие слова и пустые обещания приводили его в бешенство. Насмотрелся и наслушался за двадцать лет. Теперь порой срывался на грубость, подводили нервы, и его давно бы уволили с работы, если бы не возраст.

Он обежал отвал, оглядев каждого, близоруко заглядывая в самое лицо, стараясь что-то угадать.

— Как настроение? Как работается? С желанием?

— С желанием! — кивнул Леша-комсорг на груды металла, выдернутого из шлака.