Сор из избы

Крышка репортерского магнитофона была откинута, на кассете отпечатался звон металла, разговоры и смех работающих. Суворов жаждал необычного и не ошибся, необычным здесь было все. Хозяйственная нерадивость, с которой всю жизнь боролся Суворов без особого успеха, материализовалась в масштабах горного массива. Горстка людей пыталась ей противостоять. Объявление по радио они слышали и пришли семьями и в одиночку. Тридцать человек. Может, еще придут? Суворов ожидал большего и терялся в догадках. В чем дело? Утешало то, что на призыв газеты очистить реку в черте города откликнулись двадцать добровольцев. Суворов всегда считал, что радио коммуникабельней печати, быстрей доходит до людей, и все же как и сотрудники газеты, склонялся к тому, что горожане заслужили такую реку, какую имеют, отвал тоже был в духе их благодушия и «активности». Суворов сам составил текст призыва на субботник. Впрочем, в газете тоже не лопухи, знают, что написать. В итоге: у них двадцать, у Суворова — тридцать. Заводских комсомольцев Суворов не брал в расчет, они пришли бы и без его призыва и обошлись бы без помощи тридцати городских. Дюжие ребята от кузнечных молотов с усмешкой поглядывали на пеструю публику из добровольцев, детей и седовласых интеллигентов в спортивных костюмах и кедах.

— Помощь областного радио не требуется? — старался набить цену добровольцам Суворов, пройдясь вдоль отвала и ознакомившись с фронтом работ. Кое-что озадачило. Он знал по опыту, что заранее все предвидеть не могут даже опытные строители, накладки будут. Отвал — дело их рук, и надо ждать подвоха. Репортер оглядывал окрестности, выискивая опасность.

— Где транспорт? — осенило его. — На чем вывозить металл? Я уже не говорю о шлаке! Без землеройной техники его не возьмешь!

Суворов взял горсть шлака и пропустил сквозь пальцы. Леша-комсорг словно очнулся. Обещанных грузовиков не было. Машины стояли где-то на приколе.

— Надо что-то предпринять, — торопил репортер, — пока не поздно!

Момент был решающий, быть отвалу или не быть.

— Меня они не послушают, — размышлял Леша.

В этом субботнике на отвале что-то было не так. Никто не считал участников, охват союзной и несоюзной молодежи, процент выхода не требовали из райкома комсомола, отчитываться тоже не придется. Хоть сейчас домой иди. Леша не привык так работать, тем более на субботнике. Безвозмездный труд требует контроля, отражения и поощрения. Праздник труда… Праздника не получилось, как ни суди-ряди. Лешу смущал безрукий, болезненный паренек, явившийся на отвал с добровольцами. Инвалид от рождения был навеселе, смешил работавших, помощи от него никакой. Зачем пришел? Скоморох… Возможно, и у инвалида без рук бывают благие порывы, ему хочется что-то сделать полезное обществу. Если это так, то безрукий может послужить укором кое-кому с руками и ногами. Субботник был причиной неприятной истории с Лешиным ближайшим другом и помощником — футболистом Колей Кривенко. Коля оказался подлецом. Об этом в цехе уже узнали и судачили. Коля попросил вывести его из бюро. Дескать, на субботник он пойдет, если обещают «Жигули» восьмой модели. Два года он ждет очереди, а машину отдали другому. Шкурные разговоры на бюро для Леши были невыносимы, но Коля Кривенко ссылался на него: дескать, наш комсорг имеет все, а прочим красиво зубы заговаривает о вещизме и мещанстве.

— Брат, тебе помочь? — предлагал каждому безрукий. — Брат…

У него все были братья. Чем он мог помочь? Парни ему давали закурить, совали сигарету в горячечные губы — инвалиду, кажется, нездоровилось, подносили огонька. А он шел дальше с тем же:

— Брат, ты не устал, помочь?

Походило на шутку. Смеялись. Пока не заметили, что работается лучше. С веселым инвалидом — и горе не беда. Суворов бывал на всяких субботниках, делал отчеты по радио, интервью с ударниками. С безрукими активистами не приходилось. Этот факт вдруг вырос в его сознании, заслонил все. Хотелось узнать подробней. Он ходил тенью за безруким, ненароком выспрашивал, включив магнитофон. Инвалид весь на виду, всякому готов рассказать свою невеселую и простую историю. Зовут — Миша, семнадцать лет от роду. Матери не помнит, она бросила его в роддоме, отца не знает. Родился недоношенным, последствия алкогольной интоксикации…

— Брат, тебе помочь? — спрашивал безрукий у парней, и Суворов все больше убеждался, что это не рисовка, не уловка побирушки, для безнадежно больного, с чахоточной грудью и тонкой шеей Миши каждый встречный — брат, за семнадцать лет жизни люди сделали для него столько добра, что он не может и не умеет их воспринимать чужими. В роддоме дежурные сестры передавали его из рук в руки, обреченного. Дни его были сочтены, Миша терял вес и глядел на свет из-под стеклянного колпака бокса для недоношенных печальным взглядом. Редко кто мог выдержать тот взгляд. Сестры, всякое повидавшие, вытирали слезы.