Сор из избы

По длинному коридору исполкома с низким потолком и матовым светом стучали каблучками женщины, молодые и в возрасте, громко переговаривались. Они ходили из кабинета в кабинет, словно им не сиделось на месте.

Галкин, боялся, что к инспекторше, занятой его делом, тоже кто-нибудь заглянет для беседы, тогда ему придется торчать за дверью неизвестно сколько. Уже надоело. Он закрывал дверь спиной и встречал подходивших «зверским» взглядом.

«Бандит, — шептались женщины, сочувствуя инспектору. — Ну и работенка у Нины Ивановны! Никаких денег не надо… А платят-то ей всего ничего!»

Дверь Галкин отстоял. Инспекторша встретила его настороженно. Видимо, ее предупредили по телефону, что ее подкарауливает хулиган, быть может, с ножом, неизвестно, что у него на уме, и лучше вызвать милицию…

— Скажи-ка, Галкин, что у тебя случилось в школе? С кузнецом Мудрых…

Ей уже все рассказали. Галкин пережидал, когда страсти улягутся. «Когда ты повзрослеешь, наконец, и будешь спускаться по лестнице, как все люди, а не по водосточной трубе? Зачем ты туда полез?»

Он молчал, лишь глядел на руки инспекторши, которые занимались делом и были сейчас красноречивей слов. Инспекторша ругала для вида, а сама достала из стола бланк направления и заполняла его почти автоматически, не глядя. Она была профессионал, тысячи бумаг прошли через ее руки, которые решали судьбу подростков и служили им подорожной — в спецшколу или колонию на перевоспитание, в ПТУ или на завод…

— Учти, Галкин, поблажки не будет, если сбежишь! — напутствовала инспекторша, и у Галкина замирало в груди. — Ты был когда-нибудь на заводе? Я так и думала. Надо бы тебя сводить! Быть может, не рвался бы… Но коли пришел, не хнычь и не жалуйся… Договорились, Галкин? Будь мужчиной и не подведи комиссию!

Она встала и подала ему направление не без торжества. Видимо, момент был не рядовой даже для нее и ей хотелось, чтобы Галкин это почувствовал.

— Детство кончилось, Аркадий, теперь ты рабочий человек и спрос с тебя полной мерой!

Галкин взял направление дрогнувшей рукой, не сразу, словно бы подумав. И это понравилось инспекторше. Уходил он тихо, бочком, на пороге оглянулся: хотелось поблагодарить, сказать, что она не ошиблась в нем и может не волноваться… Но в дверь ломился следующий, и Галкин отбыл, так ничего и не сказав.

Остаток дня Баня прослонялся. Чувствовал он себя взрослым, и всякие пустяки не шли на ум.

Началась новая жизнь.

Ночь тянулась долго и нудно, через каждые полчаса Галкин открывал глаза и старался разглядеть сквозь темень циферблат часов на стене. Встать пришлось рано, но спать и не хотелось. На воздух вышел с облегчением.

Несмотря на ранний час, в городе было полно народу. Трамваи брали на абордаж, хозяйски покрикивали на вожатую, чтобы подождала. Те, кто был в вагоне, наоборот, шумели, чтобы закрывала двери и трогала.

Опаздывают! Вожатая, не отвечая ни тем, ни другим, блюла свой интерес. Ей требовалась выручка. Не спеша читала нотации в микрофон о том, что никуда не поедет, пока все не обилетятся, что надо иметь совесть и не красть у государства копейку. Через это трамвайное управление несет убытки, вагоны пришли в негодность и нет денег, чтобы заняться их ремонтом. Виноваты безбилетники! На конечной остановке контроль, и они получат сегодня свое…

Галкин слушал, но «обилетиться» не спешил, чтобы не выделяться. Зайцами ехали почти все, не считая слабонервных ветеранов. «Туфта, — беззаботно думал он про контроль, боясь показаться слабаком и трусом, — пугает!»

Но на конечной остановке две женщины-контролеры стали хватать за руки выходящих, требуя предъявить…

«Ну, публика! — думал Галкин вылезая. — Тут не зевай, затрут!»

Если кто-то ускорял шаг, тотчас находился другой, который не желал остаться в дураках и рвался вперед. Вступал третий, он в принципе не мог быть за спинами других… Цепная реакция борьбы самолюбий и характеров могла испугать слабых, но только не Галкина. Он лишь сделал вывод, что на заводе придется попотеть, робкие тут не в чести.

В отделе кадров столы сотрудников стояли плотно, как парты в классе, железные шкафы были забиты личными карточками и биографиями.

— Необученных не берем! — сказали Галкину. — Топай в ПТУ. «А как же кадровый голод?» — не понимал Баня, чувствуя себя обманутым. Голода не было. Завод провел аттестацию рабочих мест и сократил их на три тысячи.

— В ПТУ не пойду! — упрямился Баня. — Хочу в кузнечный.

Публика в отделе подобралась тертая, и если у них имелись вакансии, то для своих. Они звонили по телефону, а не торчали над душой, как Галкин.

— Заполни почтовую карточку, — сказал инспектор, толстощекий и гладкий, поцеловавший ручку у изящной дамы, наплывшей из внутренней двери с бумагой, — и жди. Освободится место в кузнечном — вызовем. Топай!

— Ура! — чему-то радовались в отделе, забыв о Галкине. — Дать жениху тесты? Погадаем на судьбе?

Галкину не надо было гадать.

— Освободилось место! — сказал он толстощекому, снявшему очки, чтобы поцеловать очередную ручку. Очень вежливый работник.

— Не может быть! — отмахнулся инспектор, нетерпеливо и досадливо. Галкин ему надоел.