Соратник Орлеанской девы. Триумф и трагедия Жиля де Рэ

Однако, если посмотреть протокол того же Пуату, содержащийся в материалах светского процесса, картина получится принципиально иной. Вот эти строки: «Далее, он сказал, что после отвоевания Машкуля, захваченного сиром де Ласюзом и сиром де Лоэаком, там нашли восемьдесят мёртвых детей, кои равным образом сожжены были в помянутом Машкуле». Я понимаю, что можно забыть: 36 или 46 трупов погрузили в сундук. Понимаю, что можно не вспомнить число сундуков с трупами, особенно если в этот день в других сундуках перевозили много всего прочего. Но цифры 2 и 80 в описании количества трупов невозможно перепутать в принципе!

Анрие на светском процессе тоже изменил мнение о машкульских трупах. Если верить «чистосердечному» признанию, «…он, по его словам, слышал от Жиля де Сийе, что после отвоевания местности, захваченной сиром де Ласюзом, в Машкуле, в помещении, где хранилось сено, обнаружили сорок детских трупов, кои высушены были и сожжены; и он слышал, как сиру де Сийе говорили, что им повезло, ибо помянутые дети не нашлись». Здесь та же крепость Машкуль, что и в показаниях Анрие на церковном процессе. Те же сорок трупов!.. Вот только сжигаются они не до захвата крепости врагами, а после её освобождения.

На этом фоне более мелкие несоответствия и несообразности в показаниях слуг кажутся совершенно незначительными. Но, наверное, некоторые из них всё же стоит привести, чтобы картина стала более полной. Если верить показаниям Анрие, данным на светском процессе, в Нанте у Жиля де Рэ «трупохранилищ» не было. Слуги приводили детей «…в дом Ла-Сюз, где они убивались и сжигались в покоях, в коих почивал помянутый сир, бывший в постели, когда тела их сжигались; по порядку клались в камин толстые или длинные поленья на два тагана, и две или три вязанки сухого хвороста на поленья сии, после чего туда клали детей, а прах от тех, кто сожжён был, разбрасывался повсюду в Машкуле».

Зачем прах увозили из Нанта? Почему нельзя его было выбросить на месте? Этими вопросами следствие не задавалось…

Что касается общения Жиля де Рэ с дьяволом, то вначале он не смог вспомнить, сколько раз они с Франческо участвовали в заклинаниях – два или три. Затем, если верить протоколам, сказал что это было трижды: в замке Тиффож, в Бургнефе-ан-Рэ… а где третье – забыл. Чуть позже Жиль признался, что «…прежде чем пойти на одно из тех трёх заклинаний, на коем он самолично присутствовал, он собственною рукою написал долговую расписку, каковая его именем по-французски подписана была: «Жиль»; однако он запамятовал, что значилось в помянутой расписке, кою он написал с намерением передать её дьяволу, буде тот при заклинании, помянутым Франческо творимом, явится».

Не надо забывать, что от даты прибытия Прелати во Францию прошло к тому времени меньше полутора лет. В записке опального маршала содержалось самое важное, самое заветное желание… Как его можно было «запамятовать» за столь короткий срок – непонятно.

В показаниях самого Прелати тоже имеются несообразности. Вот он рассказывает судьям о заклинании дьявола в замке Тиффож. Магические круги, огонь, благовония… И текст воззвания к нечистой силе: «Я вас молю, Баррон, Сатана, Велиал, Вельзевул, во имя Отца, Сына и Духа Святого, во имя Девы Марии и всех святых явиться здесь в обличии своём, дабы говорить с нами и выполнить волю нашу». Ну что тут скажешь… Заклинать демонов именем Божьим – сильный ход! Только всё это немного не стыкуется с запретами креститься во время церемонии, о которых Прелати постоянно напоминал Жилю и его слугам (и о чём они сообщили в своих показаниях на следствии).

Столь же противоречиво выглядит история с магическим талисманом, который Прелати изготовил для Жиля в Тиффоже. Вот как это записано в показаниях маршала: «Далее, он сказал, что, прежде чем уезжать из Буржа, он послал помянутого Франческо в Тиффож, попросив его, чтобы тот во время его отсутствия сотворял заклинания и сообщал ему, что он делать будет и о чём узнает, и писал ему намёками о том, как работы его проходят; каковой Франческо ему написал и послал нечто вроде мази в серебряном сосуде, помещённом в мошну и в ларец, сделанный равным образом из серебра, а писал он ему, что сие есть драгоценный дар и чтобы он его хранил; а Рэ, доверившись тому, что писал ему помянутый Франческо, повесил мошну означенную на шею и носил её несколько дней; однако вскоре он её выбросил, обнаружив, что дар сей не приносит ему никакой пользы».