Жозефина уселась за миниатюрный секретер розового дерева.
— Диктуй, — сказала она, — я буду писать.
— Вот так так! Это чтобы узнали мой стиль! Полно! Ты лучше меня умеешь писать прелестные приглашения, перед которыми никто не устоит.
Жозефина улыбнулась, выслушав этот комплимент, подставила лоб Бонапарту, горячо поцеловавшему ее, и стала писать; приводим это послание дословно:
— Так хорошо?
— Отлично. Ему недолго носить этот титул, так уж не будем скупиться.
— Но ему ничто не грозит?
— Я сделаю все, что он захочет, если он сделает то, чего я хочу! Продолжай, мой друг!
Жозефина снова взялась за перо и написала следующее:
— Я написала «завтра», — сказала Жозефина, — и мне придется проставить на письме «семнадцатое брюмера».
— И ты не солжешь, — заметил Бонапарт, — сейчас ровно полночь. Действительно, еще один день канул в бездну времен: часы на стене пробили двенадцать.
Бонапарт внимал ударам, серьезный и задумчивый. Оставалось только двадцать четыре часа до торжественного дня, к которому он готовился добрый месяц, о котором он мечтал целых три года!
Сделаем же то, чего так бы хотелось ему: перескочим через двадцать четыре часа, остающиеся до дня, о котором история еще не вынесла своего суда, и посмотрим, что происходило в семь часов утра в различных местах Парижа, где события, о каких мы сейчас расскажем, должны были вызвать чрезвычайное впечатление.
XXIII. «ALEAJACTAEST» note 16
В семь часов утра министр полиции Фуше вошел в кабинет Гойе, президента Директории.
— О! — воскликнул, увидев его, Гойе. — Какие события произошли, господин министр полиции, что я имею удовольствие видеть вас у себя так рано?
— Вы еще не знакомы с декретом? — спросил Фуше.
— С каким декретом? — удивился почтенный Гойе.
— Декретом Совета старейшин.
— Когда он был издан?
— Сегодня ночью.
— Так, значит, Совет старейшин теперь собирается по ночам?
— Да, в случае крайней необходимости.
— О чем же идет речь в этом декрете?
— Он переносит заседания Законодательного корпуса в Сен-Клу.
Гойе почувствовал всю силу удара. Он понял, какие выгоды извлечет из этого перемещения предприимчивый гений Бонапарта.
— А давно ли, — спросил Гойе, — министр полиции превратился в курьера Совета старейшин?
— Вы заблуждаетесь, гражданин президент, — отвечал бывший член Конвента, — сегодня утром я на высоте своего положения как никогда; я пришел вам сообщить о событии, которое может иметь самые серьезные последствия.
Фуше, еще не уверенный в успехе заговора, затеянного на улице Победы, был не прочь на всякий случай обеспечить себе возможность возвращения в Люксембургский дворец.
Но Гойе, при всей своей доверчивости порядочного человека, слишком хорошо знал Фуше, чтобы дать себя одурачить.
— Надобно было еще вчера сообщить мне о декрете, гражданин министр, а не сегодня утром, ведь вы приносите мне это известие лишь на несколько минут раньше официального сообщения, которое я вот-вот получу.
И действительно, в этот миг появился секретарь и доложил президенту, что прибыл курьер, посланный инспекторами дворца Старейшин, и просит разрешения передать послание.
— Пусть войдет! — бросил Гойе.
Вошел курьер и вручил президенту письмо. Тот быстро распечатал его и прочитал:
— Хорошо, — сказал Гойе курьеру, отсылая его движением руки.
Курьер вышел.
Гойе повернулся к Фуше.
— О! — воскликнул он. — Заговор идет полным ходом: мне сообщают о декрете, но не посылают его! К счастью, вы мне скажете, в каких выражениях он составлен.
— Но я ничего не знаю, — ответил Фуше.