Сорняк

Во-первых, железо. Его Миша для этого ножа, наверное, даже кинжала, проковывал особенно долго. Долго отбивал и мял раскаленный докрасна брусочек, пока не убедился в однородности металла. Настолько, насколько это возможно вообще сделать каменным молотком на каменной же наковальне, при этом умудриться не расколоть ни то, ни другое. Во-вторых, этот кусок железа был последним, и чтобы сделать ещё, нужно было проводить новую плавку. Правда, он был и самым большим, из такого количества металла можно было изготовить три ножа, какие он делал до сих пор.

По задумке, лезвие ножа для Койты, как для вождя, длиной должно было быть под двадцать сантиметров, обоюдоострое, в форме плоского конуса с изогнутыми гранями толщиной в те же пять, у основания – семь миллиметров, с длинной ручкой из отшлифованной песком обрезанной кости. Она с аккуратно обрезанными краями лежала рядом и ожидала своего времени, чтобы её забили на место и намертво расклинили расплющенной пяткой.

Сейчас сам клинок был практически готов, и Мишка без устали закалял его. Нагревал докрасна, практически до того, что металл начинал светиться вишнёвым цветом, и резко охлаждал в кувшине холодной воды. Так он делал уже три раза и, если честно, откровенно боялся, что клинок лопнет. Потому как о закалке металла-то он знал, а вот сколько раз её надо делать – нет. Наконец, устав трястись и вытащив остывшую заготовку кинжала из воды, Мишка постучал им об камень. Вроде ничего, теперь осталось его только заточить, отшлифовать песочком плоскости, предварительно зачистив его камешком, а потом всё это отполировать о жёсткий мех на какой-нибудь шкуре… Но начал Миша с того, что насадил ручку, потому как иначе неудобно.

И вот уже заканчивая грубую обработку плоской части клинка, крепко держа за нагревшуюся от руки рукоять, его наконец-то озадачил вопрос. А почему он, собственно, сделал такой нож, а не наконечник для копья? Ответить сам себе не смог, потому как ответа не знал. Сработала инерция мышления? Возможно, и так.

С этим кинжалом он снова провозился до темноты, потом, уже сидя в хижине перед домашним очагом, рассматривал его блеск. Это был первый кованый предмет, лезвие которого он зачистил целиком, а не только режущую кромку. И в таком антураже, при свете костра в очаге он впечатлял, такой клинок смотрелся здесь как что-то инородное, космическое… Как продукт технологии будущего. Закончив любоваться, он обернул клинок в мягкий мех водяной крысы, длинный, сальный и при этом красиво блестящий. А снаружи положил толстую кожу, чтобы вырезать из неё грубую внешнюю часть ножен. Затем лёг на шкуры, обнял спящую Тую, накрылся меховым одеялом и закрыл глаза. Может, его ножи и не самые лучшие, более того, скорее всего так и есть, зато он сделал их с нуля и, возможно – первым в этом мире… С этими мыслями он незаметно для себя уснул.

Наутро выпал снег. Миша, когда проснулся и по привычке выглянул наружу, только присвистнул и засунул голову обратно. Особо холодно не было, но всё же снег… Ещё одним приятным моментом было то, что Туя уже скроила ему ножны и сейчас уже прошивала их по срезу. И тут-то Мишка понял, глядя на то, как она ловко орудует костяной иглой, что не меньше ножа она обрадовалась бы шилу или простой грубой железной иголке. И этот недочёт надо будет в перспективе исправить.

Старый Койт как обычно сидел у обложенного камнем костра напротив входа в свою хижину. Сидел он на положенном плашмя куске березы, с одного края обломанном давней грозой или даже ураганом, а другая была обрублена каменным топором, но из-за особенности инструмента выглядела, будто бы её обгрыз матерый и фанатичный бобр. Сверху его покрывал плащ из сшитых волчьих шкур, запахнутый внахлёст на груди и зацепленный через небольшую дырочку на колышек. Голову закрывал мягкий капюшон, отороченный мехом какого-то пушного зверька. Лишь только носки мягких высоких, как чулки, сапог выглядывали из-под плаща, и то они выделялись качеством тонких проклеенных швов. Выглядело это дико, но в то же время наполнено собственного достоинства и даже, наверное, в какой-то степени красиво.

Старик сидел, лузгал крепкими зубами какие-то мелкие орешки из поставленной рядом плошки и, бросая шелуху в огонь, о чём-то с крайне серьёзным видом молчал. Рядом сидел Хуг, с подобной же миной на лице, но гораздо проще одетый. Его костыль валялся рядом, а покалеченная нога скрывалась под плащом. Орешки он не грыз. Не то чтобы не мог достать, плошка стояла между ними, наверное, просто не хотел. У него, в отличие от Коита, с зубами был напряг.

Мишка подошёл к ним, подкатил ещё одно бревнышко – одно из тех, на которых они все сидели во время праздника, и сел к костру, накинув на голову капюшон от своей куртки. Старики дружно кивнули ему, он кивнул в ответ.

Солнце закрыли тучи, с неба падали редкие пока снежинки. А в меховой одежде, да ещё и у костра было тепло и уютно, даже несмотря на утреннюю легкую прохладу и вялый промозглый ветерок.