Сорняк

Женщины из моей семьи, привыкшие к жизни в Казамарине, задыхались в Германии от одиночества, без мужчин. Скрепя сердце я посадил на поезд в Сицилию свою мать, тетушек, сестер и младшего брата – они возвращались домой, рискуя жизнью. Но они не могли оставаться в Германии, на чужой земле. Они не понимали языка и мучились от холода.

Я остался один.

Несколько месяцев подряд я ходил по немецким тюрьмам на свидания с отцом и дядьями.

Я буквально жил в поездах, скитаясь по стране. Отца посадили в бременскую тюрьму, остальных разбросали по тюрьмам в Штутгарте и Мюнхене. К счастью, я неплохо знал немецкие обычаи и имел кое-какие сбережения.

Каждое свидание с родными походило на пытку. Особенно когда приходилось сообщать им печальные вести. Так, я рассказал отцу о смерти его брата, к которому отец был сильно привязан. Мой дядя – честный человек, простой рабочий – не был вовлечен в дела мафии. Его убили, следуя закону мести, ведь он носил нашу фамилию. Думаю, именно тогда у отца случился первый инфаркт, однако в тюрьме этому не придали должного значения, его даже не стал осматривать врач.

Почти каждый день я приносил отцу и остальным родственникам страшные вести. На Сицилии “Коза Ностра” убирала всех, кого считала “принадлежащими нашему клану”, выражаясь языком мафии.

Похоже, злой рок потворствовал уничтожению нашей семьи. Другой брат отца скончался от сердечного приступа прямо в итальянской тюрьме. Зять, муж одной из отцовых сестер, погиб в автокатастрофе. Казалось, мы бессильны перед ополчившейся на нас судьбой. Я не знал, что делать дальше, и терзался сомнениями. С одной стороны, я подумывал вернуться на Сицилию, с другой – не мог оставить без поддержки родных в немецких тюрьмах: они нуждались в заботе и внимании. Внутри меня что-то назревало. Растущий в душе гнев толкал к мести. Я едва сдерживался.

Отец почувствовал мое настроение и заставил пообещать не возвращаться на Сицилию, что бы там ни произошло.

Он пытался урезонить меня:

– Необходимо разобраться, кто прикрывает Резина. Нельзя действовать опрометчиво. В таких делах нужен точный расчет. Но будь спокоен, мы отомстим. Ты подумай о том, как выжить здесь, в Германии, ладно?

– Ладно, – ответил я, прекрасно зная, что не сдержу обещания.

Я искренне восхищаюсь Мауро, социальным работником, который мною занимается. Он молодец, вежливый, отзывчивый, всегда готов выслушать. Мы подолгу беседуем, и я рассказал ему многое о себе, в том числе вещи очень личные. Мауро умеет слушать, а это редкая способность. Конечно, ему платят за это, но видно, что Мауро с душой подходит к своей работе.

Когда мы только познакомились и я постепенно стал рассказывать Мауро свою историю, он задал вопрос, поразивший меня своей кажущейся простотой и банальностью: “Но почему ты решил скрываться после резни, а не обратился к властям?”

Он обосновал логичность своего вопроса примерно так: “Тебе ведь не угрожало преследование со стороны органов правосудия, лишь твои враги разыскивали тебя, чтобы прикончить. Достаточно было назвать имена тех, кто истребил вашу семью, и ты избежал бы всего этого ада”.

Конечно, Мауро рассуждал здраво и логично. Но стоит мысленно вернуться в те времена, чтобы лучше понять ситуацию. Мне едва исполнилось двадцать лет, я только что отслужил в армии. На следующий день после расстрела моей родни, 22 сентября, я собирался улетать в Гамбург. Я решил навсегда уехать с Сицилии. Та жизнь была не по мне. Я стремился в Гамбург.