Сорняк, обвивший сумку палача

«Прекрасное пленяет навсегда», — однажды написал поэт Китс. Во всяком случае, так мне сказала Даффи. Нет ни тени сомнения, что Китс написал эти слова, созерцая аппарат Киппа — устройство, используемое для получения газа в результате химической реакции.

По форме это были два прозрачных стеклянных шара, установленные один над другим, соединяющая их короткая трубка с s-образной стеклянной затычкой, выступающей из верхнего шара, и вентиляционной трубой со стеклянным запорным краном, торчащим из нижнего.

Мой план тут же обрел форму: верный знак божественного вдохновения. Но у меня оставались считанные минуты, перед тем как отец влетит сюда и стащит меня вниз по лестнице.

Первым делом я достала из ящика старую отцовскую бритву — одну из тех, что я позаимствовала для более раннего эксперимента. Я осторожно стянула красную ленточку с коробки конфет, перевернула ее и сделала осторожный, идеально ровный надрез в целлофане вдоль того места, где лежала ленточка. Надрез на дне и с каждого бока — вот и все, что потребовалось, чтобы обертка раскрылась, как устричная раковина. Вернуть ее на место будет детской игрой.

Сделав это, я осторожно приподняла крышку и заглянула внутрь.

Идеально! Конфеты выглядели безупречно. Я подозревала, что время может взять свое — что, открыв коробку, я могу увидеть зрелище вроде того, которое некогда видела на церковном кладбище, когда мистер Гаскинс, церковный сторож, выкапывая новую могилу, случайно повредил ту, что была уже занята.

Но затем мне пришло в голову, что конфеты, будучи герметично запечатаны, не говоря уже о добавленных консервантах, могут все еще казаться свежими невооруженному глазу. Удача на моей стороне.

Я выбрала этот метод из-за того, что его можно было использовать при нормальной температуре. Хотя имелись и другие процедуры, способные привести к тому же результату, я выбрала следующую: в нижнюю сферу аппарата Киппа я отмерила некоторое количество обыкновенного сульфида железа. В верхний шар я осторожно капнула раствор серной кислоты, воспользовавшись стеклянной палочкой, чтобы убедиться, что жидкость попадет именно в нужную емкость.

Я наблюдала, как в нижнем контейнере пошла реакция: славное химическое гудение, которое неизменно происходит, когда что-то, содержащее серу — включая человеческое тело, — разлагается. Когда я решила, что она завершилась, я открыла нижний кран и выпустила газ в колбу с резиновой пробкой.

Далее следовала часть, которую я люблю больше всего: взяв большой шприц из меди со стеклом в ящике стола дяди Тара (я часто размышляла, не пользовался ли он им для того, чтобы делать себе инъекции семипроцентного раствора кокаина, подобно Шерлоку Холмсу), я проткнула иглой резиновую пробку, нажала на поршень и затем потянула его обратно.

Теперь у меня был шприц, заряженный сероводородом. Остался один шаг.

Проколов иглой резиновую затычку мензурки, я нажала на поршень изо всех сил большими пальцами. Лишь четырнадцать единиц атмосферного давления требуется для того, чтобы превратить газ в жидкость, и, как я была уверена, это сработало.

Теперь у меня была мензурка, содержащая идеально чистый сероводород в жидком виде. Все, что оставалось, — это снова потянуть за поршень и наблюдать, как сероводород поступает в стеклянный цилиндр шприца.

Я осторожно начинила каждую конфету каплей-двумя жидкости, прикасаясь к каждому проколу стеклянной палочкой (слегка нагретой на бунзеновской горелке), чтобы разгладить маленькие отверстия.

Я произвела процедуру так идеально, что лишь слабый-слабый душок тухлых яиц достиг моего носа. Заключенный в липкую начинку, сероводород останется изолированным, невидимым, неощущаемым, пока Фели…

— Флавия!

Это был отец, он звал меня из вестибюля.

— Иду! — отозвалась я. — Буду через секунду!

Я вернула на место крышку коробки и целлофановую обертку, в двух местах смазав ее растительным клеем, чтобы скрыть почти невидимый надрез. Затем я вернула на место ленточку.

Медленно спускаясь по витой лестнице и отчаянно стараясь выглядеть степенной и скромной, я увидела, что вся семья сгрудилась в ожидании на первом этаже.

— Полагаю, это тебе, — сказала я, протягивая коробку Фели. — Кто-то оставил это у входа.

Она слегка покраснела.

— И я должна сделать признание, — добавила я. Все глаза во мгновение ока устремились на меня — отцовские, тетушки Фелисити, Фели, Даффи и даже Доггера. — У меня был соблазн оставить их себе, — сказала я, потупив глаза, — но сегодня воскресенье, и я действительно очень стараюсь стать лучше.

Протянув жадные руки, Фели проглотила наживку, словно акула.

15

Отец и тетушка Фелисити вели нас, Доггер в черном котелке замыкал, и мы побрели, как всегда, гуськом через поля, как утки к пруду. Зеленые пейзажи, окружающие нас, казались в утреннем свете такими же древними и неизменными, как холст Констебля,[60] и я бы ни капли не удивилась, обнаружив, что мы не более чем крошечные фигурки на заднем плане одной из его картин, например «Телега сена» или «Долина Дэдхема».