Сорняк, обвивший сумку палача

— Первоклассный чай, миссис Мюллет, — сказал он, закрывая записную книжку. Собрал бумаги и, любезно кивнув в мой адрес, вышел обратно в зрительный зал.

Должно быть, желудок у этого человека как паровой котел, подумала я.

— Итак, дорогая, как я говорила, — произнесла миссис Мюллет, — вам нет никакого смысла возвращаться на ферму «Голубятня» сегодня вечером. Льет как из ведра — уже час или больше. Река жутко поднялась, идти вброд небезопасно. Кроме того, никто не ожидает, что вы будете спать в палатке в мокром поле в такой ситуации, ну понимаете, о чем я. Альф принес зонтик, достаточно большой для нас троих, и мы здесь совсем рядом. В комнате нашей Агнес никто не спал с тех пор, как она уехала из дома учиться стенографии по Питману[57] шесть лет назад, тринадцатого ноября. Альф и я сделали из нее что-то вроде святилища, вроде того. Там есть отдельная печка и гусиный матрас. И не говорите нет, я вас не услышу.

Глаза Ниаллы внезапно наполнились слезами, и, хоть тресни, я не могла определить, это слезы горя или радости.

Я бы заплатила гинею, чтобы узнать, какими словами обменивались отец и Доггер на заднем сиденье такси, но правда заключается в том, что я отключилась. С обогревателем, работающим на полную мощность, под шум холодного ночного дождя и тихое и монотонное шуршание дворников в темноте желание уснуть было непреодолимым. Даже сова не смогла бы бодрствовать.

Когда отец разбудил меня у входа в Букшоу, я, пошатываясь, вошла в дом и побрела по лестнице в кровать, слишком уставшая, даже чтобы раздеться.

Должно быть, я уснула прямо с открытыми глазами.

14

Солнце изобильно лилось сквозь створки моего окна; птицы на каштанах пели во все свои маленькие горлышки. Первая мысль, которая приплыла мне в голову, была о лице Руперта, его слегка раздвинутых губах и непристойно оскаленных зубах.

Я перекатилась на спину и уставилась в потолок. Я всегда считала, что пустая поверхность чудесно помогает прочистить мысли и сосредоточиться.

В смерти Руперт выглядел, решила я, поразительно похожим на собаку, на которую я однажды чуть не наступила на поле позади «Тринадцати селезней». Над ней вились мухи, ее затуманенные глаза уставились в пространство, желтоватые клыки оскалились в застывшей гримасе. (Хотя, что касается Руперта, на нем не было мух, и его зубы на самом деле были вполне презентабельны.)

Каким-то образом собака мне о чем-то напомнила, но о чем?

Конечно же! Матт Уилмотт! «Тринадцать селезней»! Матт Уилмотт остановился в «Тринадцати селезнях».

Если миссис Мюллет можно верить, дождь начался вскоре после начала представления. Матт был там примерно в шесть сорок — ну, шесть сорок пять, я видела его собственными глазами. Вряд ли он уехал в Лондон в такую непогоду. Нет, если бы он планировал уехать, он бы сделал это до спектакля. Явно у него были еще дела с Рупертом.

Ergo,[58] в этот самый момент он поглощает бекон и яйца в «Тринадцати селезнях», единственной гостинице в Бишоп-Лейси.

К счастью, я была уже одета.

В доме было тихо, как в склепе, когда я кралась вниз по восточной лестнице. Треволнения прошлой ночи исчерпали силы у всех, и они, предполагаю, все еще храпят в своих комнатах, словно стая выздоравливающих вампиров.

Когда я выскользнула из кухонной двери, мне, однако, пришлось резко остановиться. На деревянной подставке рядом с дверью между двумя полными бутылками, которые на заре оставил у нас на пороге молочник, втиснулся пакет.

Он был пурпурно-гнойничкового цвета. Прозрачный целлофан, в который он был завернут, уберег его от вчерашнего дождя. Наверху золотыми буквами были написаны слова: «Шоколад миледи — отборное ассорти — 2 фунта. Выбор герцогини». Вдоль он был перевязан ленточкой оттенка увядшей красной розы. Карточка все еще держалась, под углом, словно головной убор Безумного шляпника.

Я видела эту коробку раньше. Я видела ее несколько дней назад в засиженной мухами витрине кондитерской мисс Кул, она же почта на главной улице, где коробка изнывала с незапамятных времен — возможно, с войны, если не раньше. И я сразу же догадалась, кто принес ее к черному входу в Букшоу — Нед Кроппер.

Нед зарабатывал семь фунтов в неделю, выполняя поденные работы у Тулли Стокера в «Тринадцати селезнях», и, как многие другие, был сражен моей сестрой Офелией. Несмотря на то что вчера вечером он сопровождал на «Джека и бобовое зернышко» дочь Тулли, Мэри, это не удержало его от того, чтобы оставить свой полночный дар любви на нашем крыльце, подобно влюбленному мартовскому коту, приносящему мышь к ногам хозяйки.

Шоколадки настолько старые, подумала я, что наверняка кишат бесчисленными разновидностями любопытной плесени, но, к сожалению, у меня не было времени заняться исследованием. Неохотно я вернулась на кухню и засунула коробку в верхний ящик морозильной камеры. Я разберусь с Фели позже.

— Нед!