Сорные травы

— А еще раньше? — спросил я, уже прекрасно зная ответ.

— Луканову ключ давала. Да и вы просили — помните?

— Помню, помню, — проворчал я. — Получается, любой мог. Валентина Матвеевна, идите, работайте — я поговорю с главным, что-нибудь да придумаем. Лично я звонить в полицию не собираюсь — и так проблем куча, чтобы тут еще и дознаватели бегали. Как придумаем приличную версию для Госнаркоконтроля, тогда уж и вызовем.

— Спасибо, Иван Игоревич, — всплакнула старшая. — Вы прям как ваш отец, царствие ему небесное, всегда защитите, поможете…

— Ладно уж. Все будет хорошо, и не из такого выбирались.

Поспешно отвернувшись, я направился в ординаторскую, чтобы разгрести наконец бумажные завалы. В последнее время никак не удавалось спокойно посидеть над документами, а помочь некому — коллеги и так бегают с операции на операцию. Затишье после всплеска пострадавших в тот чертов день завершилось нежданно-негаданно, и теперь больница оказалась доверху забита новыми пациентами. В терапии койки уже в коридоре выставляли. Среди врачей шептались, дескать, люди специально стремятся лечь в стационар, чтобы, когда придет вторая волна эпидемии, им перепало чудодейственное лекарство «Лодибра». А что вторая волна будет, никто в народе не сомневался. Еще и журналисты подогревали истерию. Паника и страх — это их хлеб. Хорошие новости никому не интересны.

Подумалось, что начнется, если журналюги пронюхают про кражу наркотиков в моем отделении. Аж передернуло.

Я распахнул дверь ординаторской и замер — мое место оказалось занято. Причем у меня никогда не получалось расположиться именно так, по-барски — конструкция офисного кресла не особо позволяет. Но у Луканова эта поза вышла на все пять из четырех. В нем погиб отличный гимнаст.

— Сергей Васильевич, вам не кажется, что вы сели за мой стол? — мягко поинтересовался я.

— Не кажется.

Он сделал странное движение ногой. Потом поерзал, рукой подхватил себя под колено, опять попробовал приподнять конечность повыше. Только с третьей попытки Луканова я понял, что он пытался забросить ногу на угол стола. Я хмыкнул. Сергей Васильевич бросил свирепый взгляд и прекратил насиловать мебель.

— Вы не ответили на вопрос. Что вы делаете за моим столом и в моем кресле? Я в принципе не против, если вам вдруг приспичило отдохнуть именно здесь, но сейчас мне работать надо.

— ЭТО — мое место, — окрысился он. — Оно должно было быть моим. Если бы не твой папашка-жополиз…

Я плавно приблизился к нему и совсем уж невежливо взял за воротник.

— О мертвых так не говорят, Сергей Васильевич. Будем считать, я не слышал того, что вы сказали о моем отце, — и немного тряхнул. Поразмыслил и тряхнул для верности еще разок. Но, видимо, перестарался — голова Луканова ощутимо врезалась в жесткий подголовник, обтянутый кожзаменителем.

— Руки убери, — пронзительно взвизгнул коллега и проворно отскочил, одним движением выкрутившись и из моей руки, и из объятий кресла. Халат не выдержал рывка и затрещал. — Ты мне еще заплатишь, щенок, — прошипел Луканов, обходя стол с другой стороны. Свет из окна скрадывал черты его лица — только глаза сверкали неожиданной глубинной злобой. Мне даже интересно стало, сколько же он обиды на весь мир подсобрал за пятьдесят лет жизни.

— За халат? — поинтересовался я, занимая свое место.

— За всё.

— Сергей Васильевич, успокойтесь. Нам еще работать вместе.

— Мне уже предложили более достойное занятие.

— И кто же?

— Тимошенко! — с вызовом бросил он.

— Наш бывший пациент? Михаилу понадобился личный хирург?

— Я буду его полномочным свидетелем.

— Свидетелем? Он собирается жениться? — Я приподнял бровь.

— Идиот! Я свидетель его воскрешения!

Я невежливо фыркнул:

— Сергей Васильевич предлагаю вам консультацию Деменко. Ничем, кроме временного помешательства, я не могу объяснить такое заявление хирурга, получившего классическое образование и столько проработавшего в медицине.

— Пошел ты, — выплюнул Луканов. — Сам загибайся вместе с этой гребаной больницей, с этим долбанутым городом. Скоро вам всем конец. Я увольняюсь. Сегодня же.

— Не могу сказать, что меня это сильно опечалит, — я пожал плечами. — Заявление на стол — и можете быть свободны.

— Уже, — процедил он, указывая пальцем на столешницу.

Я не обратил внимания, когда садился, на большой белый конверт поверх моих бумаг с крупной надписью черным маркером.

«Сыну стукача и жополиза Ивану Игоревичу Корнилову».

Коротко и емко.

Даже слишком.

— Ясно, — тихо ответил я и пружиной вылетел из кресла.