Сорочьи перья (СИ)

Она знала, что сбежать не получится, да и не спасет ее там ничто. Поэтому Яролика решила, что прятаться бессмысленно.

Она ускользнула ночью. Догадалась уже, что Сирин прилетает, когда опускается тьма, потому что в это время колокола молчат дольше всего. Не было никаких трудностей с тем, чтобы выйти из терема, потому что стражники все были безумными, а людей не хватало. Во дворе было зябко и страшно, и Яролика вся дрожала, но ступала вперед. Она не знала, куда идти; но тут Яролика услышала шорох огромных крыльев, испуганно задрала голову.

Сирин была огромной черной птицей, необъятной, как сама ночь. Только голова была у нее не птичья, а человеческая, голова прекрасной женщины. И она хищно улыбалась, глядя на Яролику.

— Если тебе нужно кого-то забрать, пусть это буду я! — содрогаясь от собственной смелости, крикнула она.

— Похвальная смелость, дитя, — проклекотала Сирин. — Ты мне нравишься. Не стала прятаться за стенами, как твои предки. Я заберу тебя. Но, поскольку долг не отдавали долгие годы, мне не нужна только твоя смелая душа. Я заберу тебя с собой в Навь.

Яролика пошатнулась, с надеждой вздохнула. Она будет жить, не станет призраком без души, как те несчастные, которых терзала Сирин, пытаясь добраться до княжеской семьи.

— Я согласна, — быстро сказала она, пока птица не передумала и не решила забрать всю ее семью… и маленького брата. — Я пойду с тобой.

Сирин улыбнулась — и запела. И была это самая дивная песня, которую Яролика когда-либо слышала.

========== 20. мшистый ==========

Запах был странный — мшистый, глубокий. Очень лесной. Василий остановился и присел у ручья, вглядываясь в воду. На него смотрело собственное бледное отражение, сильно заросшее клочковатой бородой за время странствия, и Василий невольно подумал о том, что нужно бы сбрить все — благо, кусок мыла у него с собой был, а острый нож висел на поясе. Умирать — так не жалким оборванцем…

Этот лес беспокоил его. Конечно, не Лихолесье с его неведомым Владыкой, что таился в самом сердце чащи — и речь была отнюдь не про царя Кощея, а про нечто древнее и страшное, про старых богов. Но не только в том лесу было такое — нет, обломки старины раскиданы были по всей Руси, и иногда люди случайно заблуждались в таких, а потом рассказывали небылицы…

Правда, Василий сам искал. И нашел ведь, судя по тому, как преломлялось его отражение. Каждая река — граница, переход из одного мира в другой. Василий не переступал через речушку — тут и шага хватило бы, — но, когда он поднял голову, напротив него сидела девушка с распущенными волосами цвета золота. Одета она была в одну легкую рубашку, ничуть не скрывавшую ее прелести.

Русалка? Нет, речушка слишком мелкая. Значит, берегиня, водный дух. Василий поразился тому, как спокойно об этом размышляет. Совсем недавно был псом на поводке у китежского князя, убивал тех, кто был неугоден святому городу, жег такую же нечисть и рубил, а сейчас сам обращается к ним с последней надеждой. И погрязает все глубже в колдовстве…

— Здравствуй, путник! — почти приветливо сказала ему удивительная девушка.

— Здравствуй и ты, госпожа этих вод. Можно ли напиться?

Она степенно кивнула. Нечисти нравилось вежливое обращение, нравились поклоны, которые им отбивали люди, и Василий понял, что иногда проще быть почтительным, переступить через себя… Да и был ли это он — или же его тень, воспитанная при китежском дворе?

Вода в речушке оказалась холодная, что зубы сводило, но вкусная. Самое то после долгого пути. Василий снова благодарил девушку, и ее глаза, цепко следившие за ним, немного оттаяли, а губы изогнулись в очаровательной улыбке.

— Что ты здесь ищешь, колдун? — спросила она с поистине девичьим любопытством.

— Слова, которыми можно разомкнуть старое проклятие.

Девушка прищурилась, оглядывая его — и не находя тяжкого бремени проклятия, и тогда Василий вынужденно пояснил:

— Это для одной женщины… Для той, что мне дороже других.

— Не слишком легкий путь ты выбрал, — фыркнула речная девушка, и ему показалось, что в голосе зазвенела ревность. Такова уж была нечисть, своенравная и страстная. Возможно, ему стоило польстить, уговорить берегиню сладкими речами, но лучше всего у Василия получалось драться, а не говорить — тогда уж стоило брать с собой Ивана…

Он смиренно ждал, когда девушка заговорит снова. За ее спиной лежала какая-то невиданная, сказочная земля, заповедная часть леса, но Василий не смел ступить туда без позволения. Он и сам не знал, что иначе случится: разверзнутся ли небеса или из-под земли выскочит жуткое чудовище, чтобы откусить ему голову, но он сознавал, что не сможет ступить туда без разрешения.

— Я знаю, кто ты такой, князь Черниговский, — сказала берегиня. — Ты сеял смерть, приносил нашему роду только огонь… А теперь, когда тебе понадобилось что-то, ты пришел просить…

— Я делал это не по своей воле, — напомнил Василий, гордо поднимая голову. И все равно слова его звучали жалким оправданием. — Я не прошу милости. Если, чтобы получить этот заговор, мне придется пройти испытания, я не побоюсь…