Читаем Сорочья Похлебка полностью

Припомнили, кстати, разные случаи из прошлого, когда Сорочья Похлебка нападал на бурсу врасплох. Теперь было ясно для всех, как это происходило. Негодование росло с каждой минутой, и никто даже не задал себе вопроса, зачем звал инспектор Фунтика. Презрение к Сорочьей Похлебке было так велико, что все глубоко верили в самые несообразные и дикие предположения.

— Хорош, однако, гусь!.. — с негодованием восклицал Патрон. Он в своем лице переживал все то несмываемое оскорбление, которое нанес Фунтик не только бурсе в ее настоящем составе, а всему прошлому бурсы, самым заветным и дорогим для нее преданиям.

— Что мы с ним будем делать? — спрашивал От-лукавого.

— Известно, что…

— Чугунный Апостол и Клешня одного ябедника завязали в мешок и вывесили на целую ночь за окно, — рассказывал Дышло. Он вообще в критических случаях жизни не столько полагался на собственную логику, сколько на силу прецедентов. — А другого купали в бочке с водой… Тут было и подох, да потом откачали.

— Захлебнулся?

— Да.

— Хорошо и подушечками сначала попробовать, — осклабляясь, заметил Епископ, — а пожаловаться не на что. Главное — знаков не оставляет!

— Нет, тут мало подушками, — возражал Патрон. — Нужно такую встряску прописать, чтобы и другим заказал ябедничать-то…

— Мы его на воздуси подымем! — провозгласил Шлифеичка.

— На воздуси, да хорошенько, — подтвердил Атрахман, который чувствовал теперь особенное озлобление к несчастному Фунтику.

VII

За Фунтиком был устроен самый тщательный надзор, так что бурсе положительно был известен каждый его шаг, каждое слово. Епископ выслеживал зверя с особенным старанием. Мальчик, ничего не подозревая, продолжал держать себя, как и раньше, хотя не мог не заметить, что товарищи по классу как будто сторонятся от него. Даже Матрешка, пользовавшийся общим презрением, и тот точно избегал Фунтика.

«Неужели кто-нибудь видел, как я ходил к инспектору?» — мелькнула в голове мальчика мысль, и эта мысль оледенила его.

Собственно, инспектор ничего не узнал через Фунтика. Мальчик отказался полным незнанием, а когда инспектор пригрозил ему розгами — расплакался. Тем дело и кончилось. Но это не помешало инспектору пригласить фунтика во второй раз и, конечно, при такой же таинственной обстановке. Таким образом, несчастный ребенок попался среди двух огней: не послушаться инспектора — придется плохо, послушаться — еще хуже. Но Фунтик уже настолько проникся идеями бурсы, что даже не мог себе представить, как он будет рассказывать что-нибудь про товарищей, то есть ябедничать. Однако пришлось идти к инспектору и во второй раз.

Фунтик знал, что он рискует, но разве он мог не идти? Бедный ребенок с крепко бившимся сердцем прокрался опять в инспекторский флигель и тихо кашлянул в передней.

— Это ты? — тихо спросил инспектор. — Иди сюда… Да не бойся ничего, я тебя не дам в обиду.

Маленький уютный кабинет инспектора был убран, как игрушка. Окна были закрыты спущенными шторами; на письменном столе, под зеленым шелковым абажуром, горели две стеариновые свечи. Свет от них мягко падал на кучку бумаг, которые лежали на одном конце стола, и ярко блестел на красивом пресс-папье из уральских камней. В бронзовой пепельнице дымилась сигара, которую инспектор только что успел вынуть изо рта.

— Ну, садись… — предложил инспектор, указывая Фунтику на стул. — Опять ничего не знаешь?

— Нет.

Инспектор пытливо посмотрел на испуганное, побледневшее лицо Фунтика и подумал: «Нет, его не следует запугивать, а то ничего не добьешься…»

— Ты, пожалуйста, не бойся меня, — старался он успокоить своего гостя. — Я ведь не для себя хлопочу, а для вас… Ведь большие ученики бьют маленьких? Ну, например, тебя? Да? О, я по глазам вижу, что бьют…

— Нет, не бьют, — твердо ответил Фунтик.

— Ах, какой ты… Зачем ты обманываешь меня? Этакой маленький, а обманываешь.

— Я не обманываю…

— А водку пьют? Ведь пьют… а?

Сколько инспектор ни пытал Фунтика, однако и на этот раз ничего не мог добиться от него.

— Ну, ступай теперь домой, — сказал он, наконец, когда уже самому надоело продолжать бесполезный допрос. — Да, смотри, не попадись кому на глаза, а то тебя еще, пожалуй, и поколотят…

Фунтик отправился в обратный путь. Осторожно миновав столовую, он вошел в маленькую дверь, которая вела в нижний коридор и отделялась темными сенями от лестницы вверх. Фунтик не успел сделать двух шагов по сеням, как в темноте чья-то сильная рука схватила его прямо за лицо и зажала рот. Потом несколько рук подхватили его маленькое тело и, как перышко, быстро потащили в верхний этаж. Фунтик хотел крикнуть, попробовал освободить одну руку, но это усилие было просто жалко в тех железных клещах, в которых находилось теперь маленькое тело Фунтика. Мальчик понял, куда его тащат, и от страха закрыл глаза. Когда его втащили в третий этаж, он заметил только, что тащившие его бурсаки были все в одном белье, босиком и в бумажных масках, из которых страшно сверкали темные отверстия для глаз.

— Я не ябедничал!.. — вскрикнул Фунтик, когда его втащили в Лапландию и, как кошку, бросили на кровать. — Я…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Великий раскол
Великий раскол

Звезды горели ярко, и длинный хвост кометы стоял на синеве неба прямо, словно огненная метла, поднятая невидимою рукою. По Москве пошли зловещие слухи. Говорили, что во время собора, в трескучий морозный день, слышен был гром с небеси и земля зашаталась. И оттого стал такой мороз, какого не бывало: с колокольни Ивана Великого метлами сметали замерзших воробьев, голубей и галок; из лесу в Москву забегали волки и забирались в сени, в дома, в церковные сторожки. Все это не к добру, все это за грехи…«Великий раскол» – это роман о трагических событиях XVII столетия. Написанию книги предшествовало кропотливое изучение источников, сопоставление и проверка фактов. Даниил Мордовцев создал яркое полотно, где нет второстепенных героев. Тишайший и благочестивейший царь Алексей Михайлович, народный предводитель Стенька Разин, патриарх Никон, протопоп Аввакум, боярыня Морозова, каждый из них – часть великой русской истории.

Георгий Тихонович Северцев-Полилов , Даниил Лукич Мордовцев , Михаил Авраамович Филиппов

Историческая проза / Русская классическая проза