Сорочья Похлебка

Этот детский крик, крик самого отчаяния, жалко потерялся в глухом шуме засвиставших в воздухе подушек. Наказание подушками в бурсе считалось одним из самых страшных. В каких-нибудь полчаса с самым крепким человеком делалась страшная рвота, а потом обморок. Фунтик очень скоро замолк под ударами подушек.

— Стой! — крикнул Епископ.

Бедный мальчик лежал на кровати без чувств. Один из бурсаков набрал воды в рот и спрыснул его. Фунтик очнулся и страшными глазами посмотрел кругом: пароксизм рвоты несколько облегчил его, и он ослабевшим голосом крикнул:

— Я не ябедник!.. Я не ябедник!

— На воздуси поднимай! — скомандовал этот же голос. Двенадцать рук схватились за одеяло, на котором лежал Фунтик, и ребенок полетел под потолок. Он с криком хватался маленькими ручонками за края одеяла, за державшие одеяло руки, но каждый раз опять летел кверху и с новой силой, со стоном, падал в одеяло. Вся комната и метавшие люди давно кружились в глазах Фунтика, и он с каждым взмахом начинал стонать слабее и слабее.

— Отпускай…

Двенадцать рук в последний раз подбросили Фунтика кверху, а затем быстро выдернули из-под него одеяло. Маленькое тело перевернулось несколько раз в воздухе, а затем прямо грудью пало на край железной кровати. Фунтик захрипел и мертвым движением сунулся прямо головой на пол. Изо рта у него хлынула кровь, мертвенная бледность разлилась по лицу. Палачи растерялись в первую минуту, а затем начали приводить в чувство маленького мученика.

— Я… не ябедник… — едва слышно прошептал Фунтик, хватаясь за разбитую грудь.

Его вспрыснули несколько раз водой, обтерли кровь и снесли в спальню первого класса.

— А ведь мы его тово… — задумчиво говорил Шлифеичка, почесывая в затылке. — Кабы плохо не было…

— Чего плохо-то?

— Да ударился он о кровать прямо грудью и кровь пошла… Пожалуй, еще помрет.

— А пусть дохнет, — решил Епископ. — Собаке собачья и смерть.

Как бурса ни бодрилась и ни утешала себя, однако она провела очень тревожную ночь, с нетерпением ожидая, что скажет утро. Шлифеичка проснулся первым и сейчас же побежал в спальню первого класса. Фунтик лежал с посинелым лицом и с запекшимися губами.

«Умер», — мелькнуло в голове Шлифеички, и он опрометью вылетел из спальни.

— Братцы, Фунтик-то умер… — побелевшими губами прошептал Шлифеичка, влетая в Лапландию. — Своими глазами видел… синий лежит… кровь…

Бурса опешила. Все переглянулись. Епископа передернуло.

— Как же это так? — растерянно заговорил От-лукавого. — Вдруг…

— Вот что, братцы, — предлагал Патрон, — главное, не тухни и не сдавайся Сорочьей Похлебке. Знать ничего не знаем, и кончено! А если кто развяжет язык, тому голову отвернем. Согласны?

— Согласны!

— Ну, теперь держись только крепче за землю, а чему быть — того не миновать…

— Эк, подумаешь, угораздило… а?.. — проговорил От-лукавого, сердито поглядывая на Епископа.

В это время в коридоре загремел утренний звонок. Сидор подходил по порядку к дверям и долго звонил своим медным колокольчиком. В спальнях все зашевелилось и загудело, как белый муравейник. Заспанные фигуры, в одном белье, на босу ногу, торопливо бежали в умывальную и на ходу утирались полотенцем.

— Сидор, у нас больной… — нерешительно остановил сторожа маленький бурсак.

Сидор, как деревянный манекен, зашагал в спальню первого класса. Маленький бурсак привел его к кровати Фунтика. Сидор даже отступился при виде ужасной картины.

— Да кто это? — спросил он, протирая глаза.

— Фунтик…

Сидор разом опомнился, по-солдатски сделал налево кругом и быстро полетел с докладом к инспектору, который еще спал.

— Убили, ваше благородие!.. — растерянно проговорил Сидор, когда инспектор вышел в переднюю в расшитом шелками халате.

— Кого убили? Кто убил?

— Не знаю… убили.

— Дурак! Да где убили?

— В спальне первого класса…

— Когда?

— Не знаю… Надо полагать, ночью. Я ничего не слыхал… Инспектор быстро надел подрясник и сапоги и без шляпы побежал через двор в училище. Всю бурсу известие об убийстве уже облетело, как молния.

Инспектор приложил ухо к груди Фунтика. Жизнь еще теплилась в этом разбитом маленьком теле, хотя дыхание едва было заметно. Сидор был немедленно отправлен в инспекторский флигель за гомеопатической аптечкой, а Фунтика в это время перенесли в нижний этаж, в угловую комнату, которая официально была известна под именем больницы. Больного раздели и сейчас же осторожно натерли арникой; он на секунду открыл отяжелевшие веки и опять впал в прежнее состояние.

— Он жив, — проговорил инспектор, отсылая сторожей. — Вероятно, упал с лестницы… Грудь, кажется, разбита.

Холодные вспрыскивания и нашатырный спирт заставили Фунтика очнуться. В этот момент в больницу торопливо входил отец Мелетий.

— Вот, полюбуйтесь… — жестко заметил инспектор, смерив отца Мелетия нахальным, торжествующим взглядом; он давно уже успел сообразить всю выгодность своей позиции, то есть, что бурса теперь окончательно была в его руках, а вместе с ней и отец Мелетий.

— Что с ним такое? — торопливо спрашивал отец Мелетий, наклоняясь над Фунтиком.

— Бурсаки избили… Посмотрите на грудь.