Сорочья Похлебка

Игра в городки началась сейчас же. От-лукавого раскинул по земле пять камешков, а шестой подбросил вверх. Все искусство заключалось в том, чтобы успеть, пока этот шестой камень летит кверху, схватить с земли один камешек и вместе с ним поймать брошенный. Чтобы играть всю партию, нужно было сначала перебрать все камешки по одному — это первый город, потом по два — это второй город, по три — третий, четвертый — по четыре и последний городок — схватить все пять камешков вместе. Если, таким образом, партия была сыграна, камни передавались партнеру, но чаще всего она обрывалась на втором или третьем городе. Только очень опытные игроки брали по десяти городов сряду, что достигалось, конечно, только долголетней практикой. От-лукавого в течение восьмилетнего пребывания в бурсе достаточно «наблошнился» в этой незамысловатой игре, и его костлявая широкая ладонь верным, размеренным движением брала и ловила камни. Ого… два города смаху! — провозгласил Епископ, считая партию От-лукавого. — Дельно.

— Зачем под руку говоришь?! — крикнул От-лукавого, когда камень вылетел у него из руки. Может быть, От-лукавого мучила совесть обыграть Фунтика или он хотел продлить свое наслаждение ожидаемыми терзаниями маленькой жертвы, но он нарочно не поймал брошенного камня.

— Делай… — приказал Епископ, передавая камни Фунтику. Ребенок дрожавшей рукой начал игру, вытягивая губы и повторяя своим маленьким телом движения летавшего вверх и вниз камня.

— Ловко, Фунтик! — похвалил игрока только что подошедший Шлифеичка, небольшого роста бурсак с бесцветными глазами и вытянутым длинным носом; про такие носы говорят, что они смотрят в рюмку. — Ты не горячись, Фунтик, — прибавил Шлифеичка, усаживаясь около игроков на корточки.

Но Фунтик именно в этот самый момент потерял душевное равновесие, и маленькая рука сделала неверное движение.

— Мимо! — крикнул Епископ, когда Фунтик не мог поймать городка. От-лукавого в пять минут кончил всю партию.

— Ну, подставляй!.. — скомандовал Епископ.

Теперь начиналась вторая половина игры, то есть расплата за проигранную партию. Возглас Епископа привлек внимание бродивших по двору бурсаков, и скоро около игроков собралась целая кучка любопытных. На первом плане стоял, фатально заложив руки в карманы брюк, маленького роста высохший субъект, с покрытым веснушками лицом, вздернутым носом и ястребиными серыми глазками. Это был знаменитый Патрон, самая отчаянная голова во всей бурсе. Около него виднелась неуклюжая и сутуловатая фигура первого бурсацкого силача Дышло; из-за его плеч выглядывал своими черными выпуклыми глазами Атрахман. Смуглое, испитое лицо Атрахмана дышало ненавистью, а в широких, плотно сложенных губах чувствовалась решимость. Фунтик молящим взглядом обвел эту безучастную публику и протянул вперед свою руку.

— Задавай ему горячих! — ревел Епископ, подкладывая под ладонь Фунтика пять камней.

От-лукавого бросил камень вверх и, прежде чем поймал его, успел больно ударить кулаком по руке Фунтика. Подложенные камни врезались своими острыми краями в ладонь, но ребенок стоически выдерживал испытание. Второй и третий удар заставили его закусить губу от невыносимой боли.

— Что, хорошо… а? Ведь хорошо? — захлебывающимся от удовольствия голосом спрашивал Епископ свою жертву.

— Катай его! — поощрял Патрон.

От-лукавого незаметно воодушевился общим вниманием и с таким усердием ударил в пятый раз по руке Фунтика, что в ней хрустнули кости. Публика затаила дыхание и с наслаждением следила за выражением лица истязуемого ребенка. После ударов кулаком последовали щипки, то есть, пока камень летел вверх и возвращался назад, От-лукавого успевал захватить своими когтями кожу на руке Фунтика и больно ее щипнуть. Он делал это как-то особенно ловко, так что рука покрывалась сейчас же сине-багровыми волдырями.

— Теперь хорошо… а? — допрашивал Епископ, заглядывая в глаза маленького мученика. — Любишь щипки… а? Ведь ты пойдешь жаловаться Сорочьей Похлебке?.. Пойдешь ведь? Вон он смотрит из окошка…

Публика восторженно захохотала. Из окна инспекторского флигеля действительно смотрел на бурсаков сам инспектор Пропадинского училища отец Павел. Он был известен в бурсе под именем Сорочьей Похлебки. Кто дал ему такое название и по какому случаю — оставалось неизвестным, но это название как-то особенно приклеилось к отцу Павлу. Теперь Сорочья Похлебка стоял у окна в белом пикейном подряснике и зорко наблюдал своими карими грозными очами собравшуюся кучку бурсаков. Большой рост и бледное выразительное лицо, оттененное волнами темных, как смоль, волос, делали заметным отца Павла в среде городского духовенства, и он пользовался особым успехом у пожилых дам.

— Ты чего там смотришь, Поль? — спрашивала Сорочью Похлебку жена — молодая, тонкая, как щепка, женщина с гнилыми зубами.

— Посмотри, Фаня, как на дворе играют дети, — ответил Сорочья Похлебка; он называл бурсаков дома просто детьми, а в дамском обществе моими детьми.