Сорок бочек арестантов

Слышу из-за шкафа «да ну зачем же в профиль, мне на пропуск...». Конечно, я сунула свой нос за этот шкаф! И приобщилась к таинству - там на двух неполных квадратных метрах Соломон Брунович работал над клиентом. Из невзрачного типчика в турецкой рубашке, лет тридцати пяти, неженатого, маэстро пытался вылепить нечто значительное, существо, стоящее по ту сторону Добра и Зла - существо, которое впоследствии, лет через десять, будет известно всем под славным именем «менеджер среднего звена». Стосвечовая лампочка, обеспечившая себе прочный тыл черным зонтиком, выжимала капли на лбу типчика. Галстук перекрывал кислород. В лицо клиенту грозно целился объектив гофрированного ящика на деревянной треноге - явно доставшийся Нудельману по наследству от дедушки, пионера русской светописи. «Сядьте уже красиво, наконец! - гремел голос мастера, слегка приглушаемый пыльной черной юбкой допотопного аппарата. - Вам с уголком или без?».

- С уголком...- робко прошептал будущий менеджер. Соломон Брунович внезапно отбросил свою паранджу, метнулся в угол и извлек из него здоровенный картонный треугольник, тщательно выкрашенный белой масляной краской. «Держите ровно. Вот так», - ткнул он в руки парню свое приспособление. И тут свершилось Чудо. Белый треугольник, заняв свое место на груди клиента, наискось срезал часть пространства. И времени - почувствовала я с тихим трепетом. Великая Пустота заполняла то место, где только что было плечо в турецкой рубашке. «Нудельман - властитель Пустоты, - мелькнуло в моей голове тайное знание, - Она картонная и стоит у него в углу. В трещине между мирами».

Я могла бы еще долго размышлять о Великом Ничто, доне Хуане и воплощенных бодхисатвах, которые в те времена были для меня очень актуальны, но мощная фотовспышка и громогласное «Кто там следующий?!» пресекли мучения потного типчика и ознаменовали начало моего пути. Пути в Великую Пустоту Нудельмана.

Сидя под лампой в тесном закутке, я послушно вертелась вправо и влево, по команде поправляла волосы, то заправляя их за уши, то возвращая на место - и с трепетом ожидала того момента, когда в руки мне попадет картонный треугольник, живущий в трещине между мирами. Этот момент, наконец, настал. Дрожащими руками я зажала заветную картонку и скосив глаза, увидела как пространство, которое она укрыла от посторонних взоров, сворачивается в тугую спираль и исчезает, а вместо него резким клином входит в мою душу Великое Ничто.

Вспышка света...тоннель...голос: «Кто там следующий?!».

Кстати, когда я пришла забирать свои фотографии (на документ, если вы не помните), тот же сапожник выдал мне четыре моих разных портрета размером с ватманский лист. Без уголка.

***

Леночка только что прилетела из Гамбурга, где у нее начинал складываться какой-то новый роман, - и горела желанием осчастливить весь мир. А тут я ей просто попалась под руку. Она ничего такого в виду не имела, упаси Б-г. Просто у нее жизнь начинала складываться, так ей хотелось, чтобы у всех... Сидим мы у нее на кухне, жуем какую-то закусь немецкую - Ленка с пивом, я с кефиром, - приобщаемся, так сказать, к новой ее жизни, и тут звонит ее старый приятель. Зовет ее на байдарке кататься. Она ко мне повернулась, сделала большие глаза и говорит ему: «Только я с подругой, можно?» - и мне, жестами - «там классно будет, соглашайся». И дала ему мой телефон. Для координации действий.

Я вообще-то на байдарках кататься не люблю. И на лодках не люблю. И даже на палубе крейсера плохо себя представляю (гордо откинув голову, в одной руке бинокль, в другой - кортик... нет, не вижу я там себя, хоть убейте). Но Леночка была красноречива и убедительна. Она ворковала, закатывала глазки и живописала, какую «дииивную, умопомрачительную» скумбрию печет на природе этот ее приятель, что я себе решила - ладно, прокачусь. А от байдарки, в случае чего, можно и отделаться. Скажу - морская болезнь, не будет же он меня насильно катать, в самом деле?