Сорок дней, сорок ночей

— Ха-ха-ха!.. Воздушной волной подбросило.

— Ребята растерялись от неожиданности, бросили будку и бежать. Явился бедняга-казначей в казарму, говорить не может. С перепугу язык отнялся. Пришлось отправить в санчасть.

Смеется весь подвал. Батя тоже рад — сумел разрядить обстановку, подбодрил раненых.

Нефедов выходит из кузни и направляется к рощице, где был первый КП. Останавливается возле огромной воронки, залитой водой. Вытаскивает трубку, несколько раз чиркает зажигалкой, жадно курит. Вижу его спину, несколько опущенные, отяжелевшие плечи и понимаю, что он так же, как и все мы, переживает. Смотрит на пролив, ощеренный гребнями-беляками. Потом резко поворачивается и зовет Алексашкина. Они отправляются к складу боеприпасов.

Иду в операционную.

У входа сталкиваюсь с начхимом. Напевает. И вином от него пахнет. Знаю, что в отсеке, где живет Копылова, хранятся две бутыли вина для тяжелораненых. Неужели оттуда взял? Забегаю в отсек. Да, бутыль сдвинута.

— Эй ты, гад! — догоняю начхима. — Это же для раненых.

— Что ты мелешь. Каких раненых?

— Не понимаешь… Вино пил?

— На бога берешь… Я тебя…

Он хватается за пистолет. Я тоже. Неизвестно, чем бы все кончилось, но в эту минуту появляется Колька.

— Вы что, рехнулись? — орет он. — В чем дело?

Выпаливаю насчет вина. Колька подходит вплотную к начхиму, тот съеживается.

— Вот что, друг ситцевый, — цедит сквозь зубы Колька. — Сматывайся, чтобы и духу твоего не было. Тебя на тот берег вызывают, так не задерживайся — мотай. А то поздно будет.

Начхим шмыгает, как мышь, в траншею.

Зенитки бьют часто-часто, как пулеметы. В небе расходится тяжелый гул моторов. Взрывы — белые шары густо пенятся вокруг наших самолетов. Не удивительно, что один из них, «ил», загорается. Из машины выбрасываются двое на парашютах. Ветер гонит их в море. А там волны-горы.

— Пропадут!

Но летчиков замечают стоящие за дамбой моряки. Спускают на воду лодку. Быстро-быстро работают веслами, успевают подойти к опустившимся белым куполам парашютов. Немцы бьют по лодке, но не попадают. Минут через пятнадцать мокрые, переваливаясь, как медведи, летчики с подбитого самолета приходят в санроту. Пилот ранен в руку.

ГЛАВА XVII

Чувела лежит на носилках у кузни под навесом. Косые струи дождя, сбитые ветром, попадают на ее лицо, стекают по желтому лбу и впалым щекам. Волосы слиплись и похожи на водоросли. Она накрыта плащ-палаткой наполовину. Лежит спокойная, безучастная к дождю, шторму, грохоту пушек.

Мы не успели ее похоронить. Начали копать могилу — жуткий обстрел. Отнесли пока сюда. Обстрел продолжается. Немцы, зная о переброске нашей армии, грозятся скинуть нас в море.

— Нужно убрать ее из-под дождя, — плача, говорит Копылова.

— Теперь ей все равно, — мрачно замечает Савелий. Но поднимается, перебегает к кузне и передвигает носилки.

— Вот как судьба играет человеком, — вздыхает Плотников. — Поехала бы на тот берег, осталась бы жива, а здесь сама пошла навстречу смерти.

— Смерть всегда дорогу сыщет — от своих трех аршин не спрячешься, — говорит Дронов.

Не верится! Вчера ночью Чувела сидела в перевязочной за регистрационным столом. Оформляла боевой листок «Гвардеец». Забравшись с коленками на табуретку, старательно выводила тупоносым плакатным пером заголовки. Курчавая голова заслоняла бо́льшую часть листка, но можно было прочесть: «Ответ летчикам-штурмовикам». Заметка была написана высоким стилем. Нам нравилось.

«…Ваше письмо, брошенное летчиком Опаловым, п/п 45061, прочитали с большим воодушевлением… Клянемся перед Родиной, что завоеванную часть земли Крыма не отдадим… И недалек тот час, когда над всем Крымом будет реять Красное знамя».

…Убило ее сегодня в десять утра в нашем блиндаже. Чувела забежала к нам, разыскивая Кольку. Дронов спал. Мы с Давиденковым болтали. Она села у входа в блиндаж. Еще посмеялась над нашими замусоленными подворотничками. Сказала: «Рая скоро преподнесет вам шелковые». В это время во дворе стали грохотать мины. Завыли шестиствольные минометы. Хотела уйти, но мы не пустили. Согласилась переждать. Вдруг недалеко от нашего сарая взметнулась земля. Взрыв. Чувела как-то странно опустила голову на плечо и повалилась на бок. Осколок через двери сарая залетел в блиндаж и, ударившись о рельс, который укреплял потолок, срикошетил ей в голову.

Мы сидели рядом, нас даже не поцарапало. Это был единственный осколок.

Она была еще жива, когда принесли в операционную. На виске свернулась кровь и кусочек сероватого мозга. Начали промывать рану, слабо застонала. В сознание так и не пришла.

…Ночью прорвалось несколько наших катеров — привезли боеприпасы и забрали дивизионных на тот берег.

В район школы причалил тендер. Шура с Нелей с большим трудом успели погрузить раненых. При выходе из бухты тендер заметила немецкая баржа. Влепила три снаряда. В трюм хлынула вода. Шура, сопровождавшая раненых, подбежала к пробоине и прикрыла ее спиной. Вода стала хлестать в другом месте, и тендер повернул назад к берегу. Об этом мы узнали утром от Ваньки-сапера.