Сорок третий

Гроссман вел свои записи с первых дней войны на всех фронтах. Я же обращусь только к его сталинградским записям — тем, которые не вошли в его написанные в то время очерки. Вот некоторые записи, сделанные Василием Семеновичем в августе сорок второго года на пути в Сталинград, над ними заголовок: «Бабы деревни»:

«Колхозница Рубцова.

— Где ваш муж?

— Не, не нужно, — шепотом говорит мальчик Сережа, — не расстраивайте маму.

— Отвоевался, — говорит она, — Он убит в феврале, пришло извещение».

Рассказ ее о трусах: немец, как копье, пошел вниз. Тут его и бить, а герои все в бурьян полегли. Эх вы, кричу им.

«Вели пленного через село, я спрашиваю: когда пошел воевать? В январе… Ну, значит, ты моего мужа убил, замахнулась я, а часовой не пускает. «Пусти, — говорю, — я его двину», а часовой: «Закона нет такого». — «Пусти, я его двину без закона и отойду». Не пустил.

При немцах живут, конечно, но для меня это не жизнь будет…»

Другая запись:

«На них навалилась огромная тяжесть всего труда.

Нюшка — чугунная, озорная, гулящая. Говорит: «Э, теперь война, я уже восемнадцати отпустила, как муж ушел. Мы корову втроем держим, а она только мне доить дает, а двух других за хозяек не хочет признавать». Она смеется: «Бабу теперь легче уговорить, чем корову». Она усмехается, просто и добродушно предлагает любовь».

И еще одна запись:

«Хозяюшка на следующую ночь. Сама чистота. Отвергает всякий похабный разговор. Ночью в темноте доверчиво рассказывает о хозяйстве, о работе, приносит показать цыплят, смеется, говорит о детях, муже, войне. И все подчиняются ее чистой простой душе.

Вот так и идет бабья жизнь, в тылу и на фронте — две струи: чистая, светлая и темная, военная — «Э, теперь война».

Как вывод — размышления:

«Женщина — доминанта. Она делает половину огромного дела, и делает так, что есть у нас хлеб, самолеты, оружие, припасы. Она нас теперь кормит, она нас вооружает. А мы, мужчины, делаем вторую половину дела — воюем. И воюем плохо. Мы уже на Волге. Женщина смотрит, молчит, но нет в ней укора, нет у нее горького слова. Или затаила. Или понимает она, что страшна тяжесть войны, пусть и неудачной войны».

Мне невольно вспоминается приказ Сталина № 227. Там говорилось, что народ проклинает армию. Гроссман — ближе к народу. Он видит иное.

Василий Семенович — о Сталинграде:

«Страшное чувство глубокого ножа от этой войны на границе Казахстана, на Нижней Волге».

Когда мы с Симоновым прилетели в Сталинград, встретили разведчика Школенко. Он нам сказал: «…далеко он нас допятил». У Гроссмана еще более трагедийный образ!

Другие сталинградские заметки:

«Сталинград сгорел. Писать пришлось бы слишком много. Сталинград сгорел. Сгорел Сталинград».

Это — крик души!

Эпизод боев, достигших крайнего ожесточения:

«Зенитчики получили приказ отойти, но пушек не смогли отвести. Тогда многие остались. Командир огневого, взвода Труханов, лейтенант, остался, выстрелил в упор, работая за номера, подбил танк и погиб».

«Танкист, здоровый, рыжий парень, перед КП Чамова выскочил из танка, когда иссякли снаряды, схватил кирпичи и, матерясь, кинулся на немцев. Немцы побежали».

«Люди, люди, люди — золото».

Короткая запись — а как много она говорит!

А вот еще одна — о величии духа наших людей:

«В подворотне на груде вещей жители сгоревшего дома едят щи. Валяется книжка «Униженные и оскорбленные». Капустянский (фотокорреспондент «Красной звезды».-Д. О.) сказал этим людям: «Вы тоже униженные и оскорбленные».

Девушка: «Мы оскорбленные, но не униженные».

Нашел я в этих записных книжках и свое имя. Гроссман, оказывается, заносил в них отрывки из своих писем ко мне, которые у меня не сохранились. Вот, скажем, такая запись: «Товарищ Ортенберг только что вернулся из Сталинграда, куда переправился с большими приключениями…» Или другая: «Если поездка моя в город сопряжется с какими-либо печальными неожиданностями — прошу вас помочь моей семье…» Да, видно, там, в Сталинграде, понял я, ему доставалось…

Много писал Василий Гроссман для «Красной звезды», но не ошибусь, если скажу, что самые сильные, самые яркие его очерки — о Сталинградской битве. Недаром многие из них перепечатывались из «Красной звезды» «Правдой», а это тогда было очень серьезной оценкой. Сталинград был, можно сказать, звездным часом Гроссмана. Сталинградские очерки принесли ему такую популярность, которая мало с чем сравнима. Они послужили и укреплению авторитета «Красной звезды».

На бетонной памятной плите Мамаева кургана можно прочитать нетленные слова из очерка Василия Семеновича «Направление главного удара»: «Железный ветер бил им в лицо, а они все шли вперед, и снова чувство суеверного страха охватило противника, люди шли в атаку — смертны ли они?!» А в пантеоне, где завершается экспозиция Сталинградской битвы, золотыми буквами начертаны его же слова: «Да, мы были простыми смертными, и мало кто уцелел из нас, но все мы выполнили свой патриотический долг перед священной матерью-Родиной».

Жаль, что под этими строками нет почему-то имени Гроссмана…