Сорок третий

Писатель напоминает, как тяжело украинцам — бойцам Красной Армии думать о своей родине, большая часть которой находится под пятой оккупантов: «Нет нам радости в тишине, в летней прелести леса и поля мы слышим плач Украины. Мы не можем ждать. Если у тебя чуть приник огонь ненависти, вспомни, кто перед тобой… Ты вспомнил, ты взглянул на дымку летнего дня, и вот снова вспыхнул в тебе, объял мир великий, негасимый огонь ненависти». «Великий и негасимый!»

6 июля. На первой полосе четыре сообщения за 4 и 5 июля. В первых трех, как утверждает Совинформбюро, на фронтах ничего существенного не произошло. А в последней сводке — кратко о том, что 5-го утром немцы перешли в наступление на орловско-курском и белгородском направлениях.

Началась величайшая Курская битва. Все пока происходит как бы по сценарию Ставки и Генштаба: за три часа до немецкого наступления наша артиллерия и авиация нанесли мощные удары противнику, который понес большие потери, а главное, было дезорганизовано управление изготовившихся к атаке войск врага. Немцы с задержкой, но все-таки начали наступление, а наши войска, как это предложил Г. К. Жуков, оборонялись, чтобы обессилить и обескровить врага, а затем перейти в контрнаступление.

На всех фронтах в районе Курской дуги — наши специальные корреспонденты. Битва развернулась на их глазах, и вечером и ночью вслед за оперативными донесениями в Генштаб по Бодо поступили репортажи спецкоров. Под рубрикой «На орловско-курском направлении» и «На белгородском направлении» — первые материалы о сражении в этом районе, и я позволю себе изложить их подробно.

Наши корреспонденты сообщают, что с утра наши части ведут упорные бои "с крупными силами пехоты и танков противника, перешедших в наступление на орловско-курском направлении. Наступлению предшествовала сильная артиллерийская подготовка. В 4 часа 30 минут вражеские дальнобойные орудия, выдвинутые на передний край, начали обстрел окопов и огневых позиций. Враг стремился к началу атаки подавить огневое сопротивление наших частей. Одновременно над позициями появилось большое количество немецких самолетов. Немцы надеялись, что внезапным массированным ударом всех своих огневых средств им удастся беспрепятственно приблизиться к нашему переднему краю.

Разгорелись жаркие бои. Началась контр батарейная борьба. Не удалось немцам ввести нас в заблуждение и ложными переносами огня. Советская пехота укрылась в блиндажах и щелях, а когда враг действительно начал атаку, пехотинцы заняли свои места по сигналу наблюдателей. Первую атаку враг начал на участке одной из наших дивизий, она была успешно отбита. Однако через двадцать минут стало ясно, что эта атака должна была только отвлечь внимание наших частей от главного удара, который наносился в районе соседней дивизии. На этот раз в атаке участвовали крупные силы немецкой пехоты. Впереди нее на узком участке фронта двигалось свыше 200 танков, поддерживаемых с воздуха группами бомбардировщиков в 20–30 машин. Среди танков противников были «тигры».

Бой принял чрезвычайно острый, напряженный характер как на земле, так и в воздухе. Наши истребители, вызванные по радио и барражирующие в районе боев, смело атаковали «юнкерсы» и охраняющие их «мессершмитты». Одновременно орудия прямой наводки и противотанковые ружья вступили в бой с танками. Заградительный огонь тяжелой артиллерии тоже нанес им большой урон. Тем не менее часть немецких танков сумела прорваться через первую линию наших окопов. Так было и на белгородском направлении.

Само собой понятно, что этот репортаж не дает полной картины начавшейся грандиозной битвы на Курской дуге. Да это и невозможно было сделать в первый день сражения. Наши корреспонденты рассказали лишь об отдельных, правда, характерных эпизодах. Широкое и полное освещение боевых операций — впереди.

На всех участках Курской битвы кроме наших журналистов находятся группы наших спецкоров-писателей: Василий Гроссман, Андрей Платонов, Евгений Габрилович, Борис Галин, Савва Голованивский… Основательная, так сказать, литературная «гвардия». И все же решили послать туда еще и Константина Симонова.

А дело было так. Еще в апреле, когда на фронтах наступило затишье, Симонов задумал написать повесть о Сталинграде, и я отпустил его в Алма-Ату, где у него было немало творческих дел, но предупредил:

— Впредь до телеграммы. Пока будет тихо, не трону. Сиди и пиши сколько твоей душе угодно. Начнется шум — немедленно вылетай или приезжай, дам телеграмму.

В середине июня он возвратился в Москву. Об этом есть запись в его дневнике:

«В середине июня получил телеграмму: «Возвращайся». Вернулся в Москву, ожидая, что последует немедленный выезд куда-нибудь на фронт. Но оказалось, что телеграмма была дана без какой-либо особенной причины. Просто Ортенберг решил, что меня слишком долго нет в Москве, вдруг рассердился и послал телеграмму.

Я приехал и спросил, что делать.

— Ничего не делай. Продолжай, сиди пиши.

— Так ты же меня вызвал!

— А так, чтобы не говорили, что ты сидишь долго в отпуске. Сиди и пиши…»