Сорок третий

Фронт помог мне преодолеть штатскую беспомощность, я учился скрывать страх, каких бы переживаний, волнений и страданий это мне ни стоило. Чтобы не задрожали руки, не пересохло в горле так, что и сплюнуть не сможешь…

Я прочел, кажется у Толстого, что смелость солдата — знание того, чего ему следует и чего не следует бояться. Эту смелость Воробьев приобрел довольно быстро. И хотя первые недели и даже месяцы войны Евгений Захарович еще не в полной мере понимал, что такое маневр, охрана стыков, подвижной заградительный огонь, промежуточный рубеж, он уже научился набивать патронами пулеметную ленту, не терялся, как ранее, при виде крови, отличал воронку снаряда от воронки минной, знал, какой немецкий корректировщик называют «рамой», а какой «костылем», не отказывался от обеда под обстрелом, мог неделями ходить и спать, не снимая сапог. В первые же месяцы войны «успел» побывать несколько раз в боях, вынести с поля боя раненых и даже выйти из окружения.

В первые дни октября обстановка на фронте обострилась. 20-я армия, в которой находился Воробьев, оказалась в окружении. Корреспондент пробивался к своим вместе с одной из разрозненных боевых групп. Путь на восток растянулся на две с лишним сотни километров. Когда переходили через речки, пересекали шоссе, контролируемое противником, спецкору приходилось участвовать в боевых стычках. Изможденный, похудевший, со стертыми в кровь ногами, он добрался до Можайска за день до того, как город был оставлен нашими войсками, а затем до станции Жаворонки, в совхоз «Власиха», где располагалось политуправление Западного фронта.

Через несколько дней Воробьева призвали в кадры РККА, дали капитанскую шпалу и назначили корреспондентом фронтовой газеты «Красноармейская правда».

Откуда Евгений Воробьев черпал материал для своих очерков, где встречался со своими героями? Главным образом на «передке», в окопах, траншеях, солдатских землянках. Вот один из многих эпизодов.

Как-то ночью Воробьев пробрался в боевое охранение, где находился пулеметный расчет сержанта Ивана Вохминцева. Корреспондент предполагал побеседовать с пулеметчиками и еще до рассвета вернуться на КП полка. Но началась пулеметная дуэль, на переднем крае разгорелся бой. Обстановка осложнилась — немцам удалось отрезать боевое охранение от батальона. «Максим» Вохминцева работал с большой нагрузкой, и «гость» поневоле, став вторым номером пулеметного расчета, прожил в этом окопе двое суток. На третий день пулёметчиков выручили из беды, установилась связь с батальоном. Время, проведенное в окопе, позволило корреспонденту не только описать обстановку на переднем крае, но и суровый быт окопа, его опасности и скупые радости, когда ночью приползал с термосом ротный повар и в окопе веяло пахучим дымом горячего супа или когда солдат мог напиться родниковой воды. Этот визит к Вохминцеву и был подробно описан в очерке «Окопная ночь» — в одном из лучших фронтовых очерков Воробьева.

Любопытно происхождение очерка «Пятеро в лодке». Пять храбрецов во главе с сержантом Иваном Петраковым переправлялись через реку, оставив одежду на берегу, но в касках и с автоматами. На противоположный берег высадились под сильным огнем. Немцы пытались уничтожить отважную пятерку. Петраков закрепил трос, обмотав его конец вокруг сосны. Трос помог бойцам перебраться на другой берег. Переправлялись на плащ-палатках, набитых сеном, на половинках ворот, на бревнах, связанных ремнями и проводом, на бочках. Есть в очерке такая сценка:

«Стоя по команде «смирно», Петраков доложил командиру батальона о выполнении приказа и сделал это так лихо, будто дело происходило на учениях в лагерях, будто не стоял он в чем мать родила, пытаясь унять дрожь и стук зубами от холода».

Вряд ли корреспондент смог бы так достоверно описать происшедшее, если бы вместе с бойцами не переправлялся через реку, держась за… хвост лошади.

Не раз ради «нескольких строчек в газете» Воробьев оказывался там, откуда не всегда можно было выбраться целым и невредимым. Он был человеком необыкновенно скромным. Симонов говорил, что «воробьевскую скромность можно зачислить в поговорку».

Скромен — да, застенчив — очень, но это не имело никакого отношения к боевым качествам фронтового корреспондента. Я не знал, что за годы войны он был ранен и дважды контужен. Он об этом никогда и не упоминал, рассказали его однополчане. Об одном из боев, в котором Воробьев проявил незаурядное мужество, я прочитал в наградном листе, подписанном политуправлением и Военным советом 3-го Белорусского фронта. Документ этот, присланный уже после войны Центральным архивом Министерства обороны, не блещет литературными изысками, но по части фактов — бумага поразительная. Хочу его процитировать: