Сорок третий

Откуда же эта возросшая сила Красной Армии? Разве не устали наши люди после двух лет жесточайших битв? Разве не понесли мы тяжелых потерь? Я ничего не хочу приукрашивать… Мы сильнее немцев не только потому, что поплошали фрицы. Мы сильнее немцев и потому, что вырос каждый командир, каждый боец Красной Армии. Наконец-то наши душевные качества — смелость, смекалка, стойкость — нашли свое полное выражение в военном искусстве. К отваге прибавилось мастерство. Самопожертвование сочетается с самообладанием…»

Писатель называет людей. Один из них — разведчик Сметанин. Обычно в своих путевых очерках Эренбург не дает пространного описания подвига. Он, как правило, ограничивается двумя-тремя фразами, но они порой говорят не меньше, чем целый очерк. На этот раз писатель не «поскупился». Он вспомнил дни, когда порой рота убегала от одного танка. А теперь шесть разведчиков, среди которых был и Сметанин, подкрались к немецким танкистам, сидевшим у своих танков, открыли огонь из автоматов. Часть экипажей перебили, другие немцы удрали. Двое наших бойцов умели управлять танками. Они погнали две машины в деревню…

— Мне могут сказать, что это случайность, эпизод. Нет, — утверждает писатель, — два года назад такая история была бы эпизодом, теперь это будни наступления…

Нелегко писать о такой крупной фигуре, как генерал, командир дивизии. Эренбург нашел слова, чтобы нарисовать портрет генерала Федюнькина, командира дивизии, с НП которого он видел, как развернулся бой.

«Я видел генерал-майора Федюнькина с командирами, бойцами за два часа до атаки. Его слова приподымали людей. Он вводил людей в сложный лабиринт победы. Казалось, что он требует от подчиненных невозможного, но это невозможное вырисовывалось, становилось возможным и на следующий вечер попадало в оперативную сводку. Любой боец чувствовал себя связанным с генералом не только общей судьбой, но и общим замыслом».

Конечно, это лишь часть того, что можно было написать о комдиве и его бойцах, но она дала возможность писателю закончить очерк фразой, которая и перешла в заголовок: «Красная Армия предстает перед миром во весь свой рост».

Заглянул в редакцию Александр Твардовский. Мы горячо встречали его, любили, когда он приносил свои стихи.

— Откуда вы? — спросил я.

— С фронта, из-под Мценска. Вот в дороге сочинил стихотворение «Дорога» и прямо к вам.

Немало было у нас напечатано и очерков, и стихов о фронтовых дорогах. И Симонова, и Суркова, и других поэтов. Но Твардовский, как всегда, написал по-своему, его речь, его интонация узнаются сразу. Вот строки, которые передают скрытое напряжение готовящегося наступления.

Большое лето фронтовое
Текло по сторонам шоссе
Густой, дремучею травою,
Уставшей думать о косе…
Но каждый холмик придорожный
И лес, недвижный в стороне,
Безлюдьем, скрытностью тревожной
Напоминали о войне…

Начинается наступление, и все приходит в движение:

И тишина была до срока.
И грянул срок — и началось!
И по шоссе пошли потоком
На запад тысячи колес.
Пошли — и это означало,
Что впереди, на фронте, вновь
Земля уже дрожмя-дрожала
И пылью присыпала кровь…

……………………………..

В страду вступило третье лето,
И та смертельная страда,
Своим огнем обняв полсвета,
Грозилась вырваться сюда.
Грозилась прянуть в глубь России,
Заполонив ее поля…
И силой встать навстречу силе
Спешили небо и земля.
Кустами, лесом, как попало,
К дороге ходок и тяжел,
Пошел греметь металл стоялый,
Огнем огонь давить пошел…

Пропущу строфы, посвященные переменам, которые увидел поэт на фронтовой дороге, приведу лишь те, которые говорят об обратном потоке:

Оттуда, с рубежей атаки,
Где солнце застил смертный дым,
Куда порой боец не всякий
До места доползал живым.
Оттуда пыль и гарь на каске
Провез парнишка впереди,
Что руку в толстой перевязке
Держал, как ляльку, на груди.
Оттуда лица были строже,
Но день иной и год иной,
И возглас: «Немцы!» — не встревожил
Большой дороги фронтовой.

Воспетая Твардовским дорога — это путь на Запад, путь, которым движется окрепшая за два года боев армия…