Сорок третий

В этом очерке есть рассказ о разорении врагом Пулкова: «Жаркий июльский полдень. Большие тяжелые облака стоят над прославленной Пулковской высотой. Она была раньше храмом науки, удаленной от городского шума. Все громы войны обрушились на нее. Священная роща богини астрономии разбита вдребезги. Только варвары могли так обезобразить важные, спокойные деревья, веками внушавшие тишину. Варвары в зеленых шинелях и черных куртках вырубили рощу не топорами — тысячами мин и снарядов…»

Есть в очерке эпизод, трогающий и своим драматизмом, и своим благородством, — вручение медалей и орденов женам и родителям за погибших воинов: «Это не мрачное зрелище. Это трогает до слез, потому что нечто величественное есть в этом торжественном и грустном вручении… Даже если вы не склонны к обобщениям, все равно вы поразитесь нравственной силе этих людей. Они встают как символы замечательного народа. Старая женщина с твердыми чертами лица, с большими рабочими руками — мать героя. Скульптор мог бы лепить с нее статую именно матери героя. В ней черты как бы всеобщей матери, вечной труженицы, поставившей на ноги семью, воспитавшей отечеству солдата. Она поражена горем, но разве она даст волю своему горю на людях? Да разве она, имеющая все права на отдых, отдыхает? Разве она позволит себе не работать в осажденном городе? Она, бестрепетно пославшая сына в огонь битвы, сама знает, что такое бомбежки и обстрелы…»

Очерк рассказывает о страданиях и гордости все еще закованного в осаду города, считающего каждый день, каждый час до своего освобождения.

В одном из своих последних писем Николай Семенович писал мне: «Сейчас Ленинград тихий, сравнительно чистый город, где все работают не покладая рук. Мы хотим уже сейчас приступить к восстановлению города, не дожидаясь, когда он освободится окончательно от блокады. Этот час тоже уже недалек. Пусть пока еще на улицах рвутся снаряды и уносят жертвы, но настанет час и нашего отмщения».

Опубликован третий путевой очерк Ильи Эренбурга с орловского направления «Фрицы этого лета». Писатель, можно сказать, проделал в своем роде исследовательскую работу — провел беседы с пленными, перечитал большое количество писем, предупреждая, что не искал особо интересных, поговорил с нашими бойцами о немцах, а затем рассортировал фрицев по категориям.

Первая — это так называемые «тотальные фрицы», сорокалетние и старше, недавно мобилизованные. «Я видел немало таких вояк, — пишет Илья Григорьевич. — Урожай тотальной мобилизации дал Гитлеру весьма посредственных солдат. Здесь и плюгавые, и подслеповатые, и беспалые. Сорокалетние фрицы мало пригодны для «восточного похода». Это по большей части астматические, геморроидальные, подагрические горожане. Они боялись в немецком парке сесть на траву, чтобы не простудиться. Легко себе представить, что они переживают в Брянских лесах».

Вторая категория — юнцы, наиболее рьяные приверженцы Гитлера, впервые прибывшие на фронт. «Я видел этих сопляков. Их вытаскивали из леса. Они хныкали и визжали… Для фрицят война еще интересная авантюра. Многие из них, направляясь в Россию, думали, что попадут в Москву или Ленинград. Они прытки, но недостаточно обучены…»

Третья категория — ветераны. «Немало их зарыто здесь, в орловской земле… Они не поумнели, они не стали ни совестливей, ни человечней. Но они полиняли». Они, отмечает он, повторяют все зады о «народе господ». Слушал, например, он фельдфебеля Гарри Петака и заметил: «Скучно его слушать: я знаю заранее все, что он скажет, ведь он добросовестно пересказывает статейки Геббельса». Илья Григорьевич ему прямо сказал:

— Пошевелили бы вы мозгами, а то вам и голова ни к чему…

И вдруг фельдфебель побледнел, он решил, что Эренбург ему отрежет голову… А ведь воюет он с 1939 года!

Между прочим, Илья Григорьевич заметил, что на орловском направлении у немцев нет вассальных дивизий. Правда, внутри германских частей попадаются французы, чехи, словенцы, люксембуржцы, но они мобилизованы насильно. О встречах с ними Эренбург рассказывает:

«Вот парикмахер из Страсбурга Жорж Жан говорит мне: «Я родился французом и хочу умереть за Францию». Вот булочник, двадцатилетний Поль. Он пробыл на фронте ровно один день; перебежал к нашим. Как он рад, что я с ним заговорил на его родном языке! Он твердит: «Наш генерал — де Голль. Наши союзники — русские…»

Эльзаслотарингцы с лютой ненавистью говорят о немцах, называя их не иначе, как «бошами» и «фрицами». Так же настроены и другие подневольные солдаты Гитлера — славяне».

Таков фриц этого лета. «Не тот!..» Это слово Эренбург услыхал от одного нашего бойца, гвардейца-украинца. Он подсел к писателю на пенек, свернул самокрутку и, глядя на немца, с которым писатель разговаривал, лукаво подмигнул: «Фриц не тот…»

Но при всем том Илья Григорьевич предупреждает: «Не будем ни преуменьшать силу врага, ни преувеличивать ее. Дисциплина в германских частях еще не поколеблена. Сомнения фрицев пока ограничиваются вздохами и шепотом… С фрицами этого лета разговаривать так же трудно, как и с прежними, — нет в них ни ума, ни совести…»